Пенелопа

— Без паники. Без паники. Не сходи с ума, — шепчу я себе. Мои лодыжки разведены, нижнее белье спущено до икр, а колени туго сжаты вместе.

За неделю до моего тринадцатого дня рождения, мама предупреждала меня, что это может скоро случиться.

— Ты поздний цветок, Пен. Но это когда-то начинается у каждой девушки на этой планете, — говорила она. — Это естественно. Это значит, ты становишься женщиной.

Мама передала мне коробку с тампонами и наказала мне носить их в своем портфеле.

— Лучше перестраховаться, чем протечь, — сказала она.

Я же вместо этого, закинула их под кровать. Я и не собиралась таскать в школу тампоны.

Пеппер Хилл постоянно одаривает меня уничтожающим взглядом, и мне бы очень не хотелось пугать Диллона своей надвигающейся женственностью. Он уделяет мне много внимания с того дня, как игнорировал меня в лесу, и мне бы хотелось, что бы так и осталось.

Отец перебрал всех, и Отца и Сына и Святого Духа, когда зашел в комнату во время этого разговора с мамой. Поэтому, я могу только вообразить, как отреагирует мой единственный друг.

Я также ожидала, что прежде чем это начнется, будет хотя бы один предупреждающий знак. Я никогда и не подумала, что поток обрушится на меня в середине урока, в середине дня, в середине предложения, которое я пыталась закончить для работы по «Английскому».

Теперь джинсы испачканы кровью, а я не знаю что делать.

Глаза горят из-за подступающих слез, а подбородок дрожит. Тяжесть в груди, которая была более-менее терпима в последнее время, разгорается с новой силой, и того и гляди, вырвется наружу.

Я ощущаю тяжесть на плечах и на сгибе локтей. Мои пальцы складываются в кулак, и я глубоко впиваюсь чересчур длинными ногтями в свою тонкую кожу.

Тревога, которая стоит комком, царапает горло и чувство беды, которое преследует меня всю жизнь, сильно давит на голову.

— Почему я не такая, как все? — спрашиваю я себя, когда обжигающее сожаление катиться по моим разгоряченным щекам.

В этот раз я не могу спрятаться за своими солнцезащитными очками.

Слизывая соленые слезы с губ, я дергаю туалетную бумагу и обматываю вокруг белья, испачканного кровью. После того, как я привожу себя в порядок, я натягиваю джинсы и открываю дверь.

Трудно сказать, как долго я пробыла тут с момента, как выбежала из класса и миссис Алабастер даже никого не послала за мной, но я не могу оставаться здесь до конца дня.

Моя сумка лежит у парты и свитер, который я могла бы повязать вокруг талии, тоже там.

Сцепив пальцы под попой, я крадусь по коридору на цыпочках к своему классу. Я не уверена, сколько осталось до звонка, когда все выйдут на перерыв, но надеюсь, что не так уж и скоро. Иначе мне не спастись от унижения.

Дойдя до комнаты номер двенадцать, я приподнимаюсь на носочках и смотрю в класс через крошечное окошко на двери. Я успокаиваюсь и дышу ровно, когда нахожу глазами Диллона, сидящего рядом с пустым моим местом. Он стучит карандашом, и его голова повернута в сторону окон. Солнце освещает его и без того светлые волосы.

— Посмотри на меня, — говорю я спокойно. — Посмотри сюда, Диллон.

Сеанс телепатии с лучшим другом не работает, и не важно, как сильно я этого желаю. Я слегка барабаню кончиком пальца по толстому стеклу, но единственный, кто смотрит в моем направлении это Герберт.

Сердце останавливается.

Я ожидаю, что он начнет указывать на меня пальцем и заявлять на весь класс: «У Пенелопы начались месячные», но лучший друг моего лучшего друга, поднимается с места и идет к Диллону, шепчет ему на ухо и кивает в мою сторону.

Сердце выдает — тук, тук, тук.

Мои руки дрожат, пока я удерживаю в голове одну мысль: пожалуйста, спаси меня.

Диллон не так спокоен, когда встает с места. Он вскакивает со стула, ударяя его о позади стоящую парту. Заботливо хватает свою и мою сумку и без единого слова, смотря прямо мне в глаза, проходит мимо учительского стола к двери.

Отступаю на несколько шагов назад, чтобы не быть задетой дверью и когда он вырастает прямо передо мной, я почти что падаю на него.

Никакой грязи и щенячьего дыхания сегодня.

— Где ты была? — спрашивает он, растирая мне спину движениями вверх и вниз.

Мои щеки горят, и из-под оранжевых стекол свободно текут слезы. Признание того, что сейчас конкретно происходит, полностью убивает меня, но я выдаю выученную лекцию и о женственности, и о тампонах, и о зрелости. Я рассказываю ему об испорченных голубых джинсах и грубой туалетной бумаге.

— Это случается с каждой женщиной на этом свете, — говорю я точь-в-точь как моя мама.

Мои губы дрожат.

Диллон смеется.

— У меня старшая сестра, Пен, — говорит он. Мой соседский мальчик открывает свой рюкзак и достает серую толстовку. — Я знаю, что такое месячные.

— Мне нужно домой — говорю я, опуская голову.

Он поднимает мой подбородок и протягивает свою толстовку.

— Тогда пойдем.

Чем хороша жизнь в маленьком городе? Тем, что каждый знает друг друга. Мы с Диллоном заходим в учительскую, еще раз повторяем историю о моем внезапном развитии по женской части и просим разрешения уйти пораньше с уроков.

Директор, звонит моему отцу и докладывает о ситуации, а тот в свою очередь, передает послание для Диллона:

— Парень! — повторяет наш директор низким голосом, прекрасно пародируя моего отца.

Мы ждем продолжение речи, но директор Снайдер больше ничего не говорит.

— Это все, — подтверждает он, и машет нам рукой, чтобы мы уходили. — Поторопитесь.

Этого достаточно, чтобы мы пошли. По дороге домой он не позволяет мне приближаться к бордюру; переходит улицу, только предварительно посмотрев в обе стороны как минимум трижды; каждые пару шагов спрашивает, как я себя чувствую.

Эта гиперопека, так сильно напоминает мне о мужчине, который напугал этого ребенка до повиновения с первого слога. Эта мысль успокаивает неприятное чувство, растущее внутри меня.

— Ты не обязан оставаться, — говорю я, открывая входную дверь. Мы никогда ее не запираем.

Диллон стоит в самом низу лестницы, засунув руки в карманы. Весь мир я вижу в оранжевом свете из-за солнцезащитных очков, которые я надела сегодня, но даже в них я способна разглядеть, как покраснели его щеки.

— Твоя мама дома? — спрашивает он, поднимаясь на одну ступень.

— Скорее всего, нет. Пока я в школе, она помогает в доме престарелых.

— Тогда я останусь, — тут же говорит он. — Я обещал твоему отцу, что присмотрю за тобой.

Не уверена, когда это «парень» превратилось в «присмотри за ней», но не могу сдержать улыбку, которая расползается по всему лицу.

Он следует за мной по лестнице к комнате и ждет у двери с бешено стучащим сердцем, прежде чем войти. Диллон видит часть моей комнаты из своего окна, но