— Мэри. Мэри, — остановил ее отец. Он был явно озадачен.
Она взглянула на него и умолкла.
— Твоя мать желает тебе только добра, — сказал он.
Потом он поинтересовался, как я могла так опозорить семью, потеряв голову из-за какого-то цыгана. Мне нельзя было этого делать. Я не должна была. Кто угодно, только не его Онора, которая никогда не вызывала у него и тени тревоги.
Я паниковала. Никогда прежде я не перечила родителям даже в мелочах, а тут восстала против них, да еще так кардинально… Выходит, я позорю семью? Я?
Меня выручила бабушка.
— Оноре лучше не идти в монастырь. Они могут не удержать ее там.
Еще она сказала, что я не смогу покориться, что в душе я бунтарка. Я возразила, мол, никакая я не бунтарка, это Майра у нас бунтарка. Тут подключилась мама, заявив, что я всегда была хорошей девочкой, поэтому она уверена, что я сама одумаюсь. Но бабушка перебила маму и сказала, что не имела в виду, будто я не добрая или не готова помогать людям. Она лишь хотела сказать, что я — настоящая Кили и во мне течет кровь Маэвы, к тому же еще и мозги есть, а теперь, когда ко всему этому добавилось образование… Я буду просто не в состоянии держать язык за зубами и делать то, что мне говорят. Я и недели там не выдержу со своим стремлением всегда высказывать собственное мнение и постоянно быть правой. Монахини в любом случае отошлют меня домой. И это будет гораздо большим позором для семьи, чем если я передумаю сейчас.
— Но, бабушка, я вовсе не всегда считаю себя правой, — снова возразила я. — Однако, если мне известен правильный ответ, почему же не сказать об этом? Майра правильно говорит: «У кого-то есть сиськи, а у кого-то — мозги», так вот я…
От этих слов отец сразу встрепенулся.
— Что? — возмутился он.
И тут бабушка посмотрела мне в глаза.
— Ní tha gann call ríomh aois. Но ум, как видно, приходит только с возрастом.
Лишь теперь я осознала, что, пока бабушка пытается возражать против монастыря, я всячески спорю с ней, словно стараюсь добиться обратного. Поэтому больше я не проронила ни слова, когда бабушка рассуждала о моем упрямстве и своеволии, периодически вставляя высказывания на ирландском, пока отец в конце концов не прервал ее:
— Ну ладно, ладно, Онора не пойдет в монастырь.
Тем не менее он сохранял уверенность, что этим я предаю дело Дэниела О’Коннелла. В ответ бабушка заметила, что наш Освободитель переживал и намного более серьезные лишения. Мама, в свою очередь, сказала:
— Ну, если ты в этом уверена…
Я же убеждала всех, что хочу замуж за Майкла Келли всем сердцем, умом, душой и что буду добиваться этого всеми своими силами. Однако отец перебил меня: одно дело — не стать монашкой, и совсем другое — выйти замуж за бродячего цыгана-волынщика. И вообще, он идет спать, а разговор мы продолжим как-нибудь потом.
— Спасибо тебе, — шепнула я бабушке.
— Я тогда сказала чистую правду, — отвечала она. — Не умничай сверх меры, Онора, — для твоей же пользы.
* * *Ближе к вечеру отец со строгим видом напряженно сидел на своем табурете у очага, а Майкл стоял перед ним, выпятив грудь и отведя плечи назад.
Ради этого собеседования Майра и Джонни даже покинули ложе новобрачных. Майра знала, что я в ней нуждалась. К тому же она не хотела что-то пропустить. Мои братья присматривали за Чемпионкой на улице, иногда разрешая своим друзьям похлопать рукой лучшую лошадь, которая когда-либо появлялась в Барне. Бабушка сидела за прялкой, теребя пальцами пустое веретено, которое уже целую вечность не видело ни шерсти, ни льняного волокна. Мама заняла еще один табурет с плетеным сиденьем. В комнате царил полумрак: сквозь маленькие окошки нашей хижины сюда пробивалось совсем мало света. Но увеличь их — и рента тут же повысится.
— Прямо Роберт Эммет[16] на скамье подсудимых, — заметила Майра.
— Прекрати свои неуместные шутки насчет наших патриотов, Майра, — сделал ей замечание отец.
— И не подумаю, папа. Я все жду, когда ты приведешь нам какие-нибудь знаменитые высказывания Эммета. Думаю, Майклу Келли было бы очень интересно послушать…
В прошлом Майре не раз удавалось избежать нагоняев или сильно укоротить их по времени, переключая внимание отца на национальных героев Ирландии, но сегодня это не сработало.
— Итак, молодой человек… — начал отец.
Но Майра снова прервала его: ей вдруг ужасно захотелось поблагодарить Майкла за то, что он играл на волынке у нее на свадьбе и при этом не взял с семей молодых ни пенни.
— Он добрая душа, папа, — заключила она. — Как и ты у нас. Ты такой щедрый и великодушный — flaithiúlacht, как говорит бабушка. Устроил нам такую роскошную свадьбу…
— А виски, poitín, был вообще самый лучший, — вставил Джонни. — Такой мягкий, совсем не резкий.
— Это потому, что для его приготовления использовалась вода из Коннемары, — объяснил отец.
— А ты, Майкл, видел бы, как наша община собралась на meitheal[17], чтобы построить для нас дом на прошлой неделе, — продолжала Майра. — Соседей работало так много, что закончили все в три дня, причем все пришли из уважения к нашему отцу. И они сделали бы это для любой из дочерей Джона Кили. Я правильно говорю, папа?
— Правильно, Майра, — подтвердил отец. — Meitheal действительно получился впечатляющий. Никогда еще стены не возводились так быстро, а солома для крыши не увязывалась так плотно. Несмотря на все наши различия, наш народ славится умением помогать друг другу. — Отец немного расслабился и вытянул ноги вперед.
Умница Майра.
Но потом папа взглянул на меня и сразу выпрямился.
— Но довольно об этом. Мы здесь не для того, чтобы обсуждать твой дом, Майра, а для того, чтобы расспросить этого молодого человека о его родословной и образе жизни, — сказал он. — А теперь, Майкл… Эта лошадь. Я хочу знать, где, когда и как тебе досталось это животное. Потому что, как ты сам должен понимать, одинокий человек на коне… Нет, я не имею ничего против странствующих людей, но девушка из оседлой