Я открыл глаза и уставился на брезентовый темно-зеленый потолок в сырых разводах. В голове было пусто до звона в ушах. Ни одной завалявшейся мыслишки, только какая-то детская, беспричинная радость. Может, оттого, что закончилось наказание тьмой и я больше не был один? Ведь если подумать, то это мой первый опыт полного, бескрайнего одиночества. Всю жизнь, еще с яслей, рядом со мной находился Сашка. И двадцать лет назад в новый мир мы тоже вступили вдвоем… Вдвоем? Странно, почему это короткое слово смущает мой очнувшийся разум, а сердце бередит тоненькая иголка обиды.
Вялые размышления грубо прервал прилетевший мне в челюсть кулак.
– Твою ж мать, Егор! Заканчивай! У нас совсем нет времени, поднимайся! – Саша рванул меня за плечи, заставляя сесть на шаткой армейской раскладушке.
Ветхая ткань закряхтела и разорвалась с громким хлопком, вывалив меня на ледяной пол. Черт, давно хотел поменять эту пародию на кровать, да все руки не доходили. Теперь вот есть веский повод.
– Чего ты разорался, Утес, подождут выпивка и бабы, – похихикивая, проговорил я, пытаясь выбраться из ловушки скрутившейся простыни. – Сам же говорил, что у меня будет время выспаться. Если злишься за то, что тащить меня до дома пришлось, так извиняй. Не рассчитал силы. Сморило.
Бешеный вихрь, носившийся по двум квадратным метрам жилплощади, вдруг остановился и уставился на меня обалделыми глазами.
– Ты вообще в своем уме?
– Более чем, – поднявшись наконец с пола, я перешагнул каркас раскладушки, потянулся. – Господи, какой же кайф – выспаться. Я как будто еще раз родился.
– Выспаться? – напарник вдруг истерически засмеялся. – Хочешь сказать, что ты все это время спал?
– Ну да, а что не так-то? Ты же сам меня отправлял…
– Двое суток?
– В смысле? – Что-то явно было не так, или я чего-то не понимал. Либо Саня меня разыгрывает, либо…
– В смысле, где ты был двое суток, Егор?! – он перешел на крик. Но тут же осекся и, быстро выглянув из палатки, поплотнее задернул брезент.
– Саня, я не понимаю, о чем ты. Я спал. Тут, у себя дома.
Утесов опустил голову и снова засмеялся. На этот раз тихо и как-то обреченно.
– Спал у себя дома? – болванчиком он повторил за мной.
Потом подошел ко мне и схватил за плечи, заглядывая в глаза.
– Егорка… Где мы, по-твоему, сейчас?
– Ты сам-то с мозгами дружишь? – прошипел я, скидывая его руки. – Я уже говорил. У меня дома, на станции Красные Ворота, в моей палатке с этой долбаной раскладушкой, поменять которую у меня руки никак не доходили!
– Выгляни из палатки, – прошептал Саша, отводя глаза.
Бормоча себе под нос всевозможные нелестные пожелания шутнику-напарнику, я обошел его и отодвинул край брезентовой ширмы. Мне в лицо ударил свет ламп. Слишком яркий для нашей коммунистической красной ветки. Такое освещение могла позволить себе только…
– Мы на Ганзе, Егор. На Серпуховской радиальной.
В это же мгновение рядом со мной, будто из воздуха, материализовались двое крупных парней в форме. Распахнув дверь палатки, они схватили меня за руки.
– Старший сержант Егор Соловьев?
– Дда, – пробормотал я, вглядываясь в фигуру напарника, прикрытого темнотой палатки.
Саша все так же стоял, опустив голову. Его осунувшиеся плечи мелко подрагивали.
– Вы арестованы по подозрению в убийстве.
* * *Раз-два-три-четыре, поворот, раз-два, поворот, раз-два-три-четыре, поворот, раз-два. Крохотный пенал размером три на полтора метра. Три бетонные стены и решетка, в дальнем углу в полу нужник. Ничего лишнего – обезьянник и не должен отличаться удобством.
От уважаемого следователя до главного подозреваемого в серийных убийствах за два дня. Как так могло получиться? Где я оступился? А главное, что со мной происходит? Простые вопросы без ответов. Они будоражат мозг, заставляя тело метаться в клетке по кругу. Четыре шага, поворот.
«– Егор, я тебе верю! – шептал Санька, с опаской оглядываясь на дежурного. – Быть не может, чтобы это был ты! Но… Улики и… Чтобы подготовить доказательную базу, мне необходимо знать, где ты все это время был и что делал. Мне-то ты можешь рассказать!
– Я спал, Саш, просто спал, – мне уже надоело в десятый раз отвечать на один и тот же вопрос. – Последнее, что помню: мы добрались до берлоги того мужичка, ты выломал дверь. И все, провал.
Он смотрит на меня, а в глазах я читаю недоверие и какую-то детскую обиду. Я его даже понимаю – у нас никогда не было тайн друг от друга, а теперь ему кажется, будто я что-то недоговариваю или вообще обманываю.
– Ты понимаешь, три человека – твои соседи и продавщица из палатки с книгами – утверждают, что видели тебя. Спустя четыре часа, как я тебя притащил домой, ты покинул палатку. Нам удалось проследить твой путь до перегона от Кузнецкого Моста к Китай-городу. А дальше ты будто сквозь землю провалился! Спустя почти сутки ты, как по волшебству, материализовался на Серпуховской. Снял номер на постоялом дворе и больше из него не выходил. В нем я тебя и нашел.
– Может, они видели не меня?
– Ага, и не тебя взяли на Серпуховской, и я сейчас не с тобой разговариваю! – Он злится. Злится и нервничает. Пол перед моей камерой уже сплошь усыпан окурками.
– Не знаю. Ну, может, я и страдаю лунатизмом, хотя раньше такого не было. Но странным мне кажется не это… Вопрос в том, почему вдруг обвинили меня?
Он опустил голову и оттолкнулся от решетки камеры.
– Пропала еще одна девушка. Как раз в эти два дня.
– И что с того?
– По показаниям свидетелей последним, кто с ней разговаривал… был ты, Егор.
Саша ненадолго замолчал, кусая губы. Будто решая, говорить мне или нет. Тогда я понял, что не хочу слышать то, что он может мне сказать. Понял, что не хочу слышать свой приговор.
– И знаешь… – он все-таки решился. – Это… Это не первый раз, когда, как ты говоришь, ходил во сне.
Наверно, я должен был испугаться? Занервничать, начать кричать. Но вот что странно, в тот момент я ничего не почувствовал. Совсем ничего. Будто заранее знал, что скажет Утесов. Имя пропавшей девушки также не вызвало у меня никаких эмоций. Анна Доброва. Официантка Анечка из закусочной на Красных Воротах. Нас сложно было назвать друзьями, скорее просто знакомые. Хотя я и был завсегдатаем ее забегаловки, мы ни разу даже толком не поговорили. Просто «здравствуйте – до свидания» и пара-тройка дежурных фраз о самочувствии и настроении.
Все, что мне о ней известно, – самая обычная девушка из самой типичной рабоче-крестьянской семьи. Важно другое – она большевичка. И вторая жертва с нашей ветки. А для внешнего мира данное происшествие означает, что в нашем коммунистическом обществе, в нашем идеальном мире не все так спокойно. Это может и, скорее всего, подорвет авторитет