С другой стороны, существует зазор между фактами и ценностями, известный также как принцип Дэвида Юма – в честь сформулировавшего его философа конца XVIII века. Смысл принципа Юма в том, что из определенного положения вещей логически никак не следует (крайняя точка зрения) или не обязательно следует (умеренная позиция) необходимость определенного курса действий. Сам Юм выразил это так: из «есть» (английское «be») невозможно вывести «должен» (английское «ought to»). Один и тот же набор обстоятельств, одна и та же жизненная ситуация могут порождать совсем различные оценки и формы поведения. Одни лишь составляющие их факты не диктуют однозначной линии поведения и потому недостаточны для выбора.
Когда мы планируем свою жизнь, когда мы принимаем решения, мы всегда обращаемся к всеобъемлющему мышлению, которое собирает воедино и систематизирует имеющиеся у нас данные о мире, в том числе данные от отдельных наук. Этим интегративным мышлением и является философия. Объединяя, она вдобавок к этому содержит некое важное «сверх», ценности и их иерархию, которыми наука снабдить не может или принципиально, или в любом обозримом будущем.
Наблюдающееся порой противопоставление философского исследования и научного и пренебрежительное отношение к первому есть, как правило, следствие слабой информированности, совсем не отражающее консенсуса в реальной науке и философии. Целая плеяда гениальных ученых в разных сферах всегда отдавали философии должное и считали ее не враждебной науке, но дополняющей и интегрирующей ее.
В физике XX в. создававшие ее титаны отличались огромным вниманием и уважением к философии, чем особенно известен Альберт Эйнштейн. Ключевые фигуры квантовой механики, такие как Макс Планк, Эрвин Шредингер и Нильс Бор, занимались философией с равным энтузиазмом. Учеником последнего был Вернер Гейзенберг, еще один основоположник квантовой физики, который также был мыслителем, публиковавшим книги с говорящими заголовками вроде «Физика и философия». Гейзенберг оставил о Нильсе Боре следующие воспоминания: «Бор был прежде всего философ, а не физик; но он знал, что в наше время натурфилософия обладает силой лишь тогда, когда она до последних мелочей подчиняется экспериментальным критериям истинности» [1].
Этот перечень можно было бы продолжать сколь угодно долго для каждой из так называемых точных наук, и хотя среди выдающихся ученых были и остаются те, кто списывает философию со счетов, эта точка зрения однозначно не является преобладающей. В сегодняшней нейробиологии мы тоже наблюдаем все больший уклон в синтез философии и науки. К примеру, крупнейший нейробиолог в современной России, академик РАН Константин Анохин постоянно подчёркивает, что исследование сознания и восприятия, как и ряда других фундаментальных вопросов нейробиологии, должно начинаться с философии и заканчиваться ею [2]. Таким образом, встречающаяся порой позиция, будто настоящие ученые занимаются решением конкретных проблем и равнодушны к философии, считая ее «каким-то непонятным пустословием», не имеет ничего общего с действительностью.
II. Философия есть самая практическая из всех дисциплинИменно потому, что она есть применение разума по его основному назначению: направлять и информировать наши главные решения. Ее целью является положительная трансформация индивида и общества на наиболее глубинном уровне, для чего прежде требуется определить, каковую трансформацию следует счесть положительной и как ее добиться. Занимающаяся выяснением этого теория есть, однако, лишь инструмент на службе практики жизни, и чем более это обстоятельство игнорируется, тем больше философия предает свое существо. Таков коренной грех отвлечённого мышления – оно постоянно замыкается в себе и забывает, что является только средством. Философия вырождается тогда в то, чем она столь печально известна: она становится пустым и праздным жонглированием понятиями, искусством возводить собственные воздушные замки и разрушать те, что построены другими.
Иными словами, подлинная философия есть наука и искусство самой жизни, и кто может, не покривив душой, сказать, что овладел ими в совершенстве? Наоборот, от этого человек далек как ни от чего другого, ведь даже не считает их освоение важнейшей самостоятельной задачей. Всякому известно, что дабы стать хорошим врачом, инженером или химиком, нужны годы упорных и сосредоточенных усилий. Жить, однако, люди привыкли по наитию, по инерции, проясняя какие-то вопросы вскользь и между делом, и в этом сложнейшем из предприятий чуть ли не каждый мнит себя знатоком. Жизненные советы раздаются с щедростью и самоуверенностью, которые были бы немыслимы, если бы речь шла о ракетостроении или операциях на мозге. Но не нелепо ли полагать, что выбрать верный курс в жизни и привести ее в порядок проще, чем вышеназванное, что это не требует многих лет кропотливого труда, строгой дисциплины, специфических знаний и навыков?
На этапе своего возникновения и на Востоке, и на Западе философия отличалась стократ большей дельностью, нежели сейчас, именно в этом ключевом пункте. Она была подлинно практической, экспериментальной дисциплиной. Слова мыслителей не расходились так разительно с делом, и вы могли быть уверены, что индийский йог или буддист живут тем, чему они учат и во что верят. Они выдвигали собственные этические гипотезы и добросовестно проводили эксперименты по их воплощению на практике; они ставили собственную жизнь на кон и не боялись с ней расстаться во имя своих убеждений. Греческие киники, софисты, стоики, эпикурейцы, китайские даосы или конфуцианцы – это были не носители идей, а носители образов жизни, столь характерные и выделяющиеся из толпы, что походили на некие биологические виды.
Эти люди не занимались философией – они сами были философией, живым поиском, не лишённым, как всякое исследование, ошибок, но по крайней мере искренним и смелым. Наконец, в тех же Древней Греции, Индии или Китае человека бы подняли на смех как сумасшедшего, если бы он заявил, что построить корабль или возвести роскошный дворец проще, чем философствовать, чем просто научиться быть. Сегодня, впрочем, это широко распространённая точка зрения. То, что было очевидно людям Древнего мира и ясно как день, ныне почти революционное заявление.
Философия вызывала такое громадное уважение в прошлом и столь часто наталкивается на презрение сейчас вовсе не из-за прогрессивности века, в который мы живем, будто бы более не нуждающегося в ней. Дело в том, что она и правда стала смешной и не из-за того, что изрекает нелепицы – что, впрочем, не редкость. Она предает свое существо, когда перестает быть практикой жизни, предает свое назначение, и это чувствует даже простой человек, кривящий губы в пренебрежении пустыми разглагольствованиями. Тот же самый индивид, справедливо