Не впадая в долгие рассуждения об идеальном государстве остается только обозначить вековой парадокс. Создатели утопий стремились измыслить такую систему управления, которая сама отбирала в управленцы «наиболее достойных». Но что это за система для которой не важны «кадры», которые, как известно «решают все». Будучи заполнены людьми достойными даже самый отсталый аппарат окажется более совершенным. Но какие донкихоты пойдут корпеть в канцелярии? Никакое идеальное устройство государства невозможно, пока не созданы «идеальные управленцы» для него.
Китайцы тысячелетиями пытались идти по такому пути: выращивали кадры «идеальных чиновников». Без получения ранга невозможно было рассчитывать на занятие самой мизерной должности, для чего сдавали экзамены… по каллиграфии, литературе, стихосложению. Чиновник должен быть в первую очередь образован, изящно мыслить, излагать изящные мысли в доступной форме. Китайцы не упускали главное — основное занятие чиновника документы, так чего там мудрствовать. Сочинения вкладывали в чистые конверты, проверялись строгими экзаменаторами, проверявшими знают ли соискатели главную добродетель китайского чиновника: «быть полезным просителям и по возможности облегчать их долю». Ведь в строгих законах и жестоких указах в Поднебесной не ощущалось недостатка во все времена. Равно как в коррупционерах, мздоимцах, расхитителях. До сих пор самое страшное преступление в Китае — коррупция. За нее казнят публично.
Более того, в Китае родилась удивительная религия лишенная богов, чудес и таинств — конфуцианство. Во главу угла ставилось учение о «достойном муже» — «идеальном нравственном человеке» с предписанными нормами поведения в семье, обществе и на государственной службе. Разумеется предназначавшееся прежде всего для чиновников, для кадров государственного аппарата, она стала «нравственной одеждой» всех китайцев. «Уставом», когда как «телом души» — даосизм, а «эфиром души» — тан-буддизм. Но даже на столь прочном основании Поднебесная не избежала пороков иерархии — люди остаются людьми.
Власть слишком уж хорошо думает о себе, полагая что только правильно выстроенным и укомплектованным аппаратом управления, вообще государством, даже социумом можно решить все людские проблемы.
Описание членов столичной иерархии может показаться слишком суровым, от того тенденциозным. Но разве столичный антипод власти — богема сильно от нее разнится? По сути те же установленные нормы «свободной жизни», эксцентричной одежды и поступков, наркотиков, кутежей и пьянства как форма «поведения в обществе». Тот же «террариум единомышленников» в труппах театров, балетов, оркестров и филармоний. Та же скрытая зависть, стремление к собственному доминированию, к «творческой карьере». Тот же вал посредственностей «творческих профессий», постоянное заискивание перед власть и деньги имущими, а если не перед ними, то перед авторитетами «изящных искусств». Те же интриги, кланы, семейства. Коррупция. Принципы схожи даже на полюсах.
Будь столица местом обитания чиновников и только, то казалась бы населена монстрами, ни будь она мегаполисом. Как правило.
В отличие от столицы мегаполис не связан столь жесткими условными связями[56]. Чем больше мегаполис, тем свободней поскольку переходит качественную грань, определенную исторической матрицей средневекового «вольного города» — города за стенами, превращаясь в бесконечный городской пейзаж, в Город-Край, в Город-без-границ, во «вторую Природу». Город от горизонта до горизонта, где житель одного его конца не ведает не только что творится на другом конце, но и вовсе не зная существует ли другой конец вообще. Город с десятками локальных центров заменяющих Единый Центр в принципе бесконечен, поскольку бесконечно для одного его жителя число вариантов движения и перемещения. Мегаполис бесконечен, т. е. бесконечно свободен внутри себя, поскольку не ведает своего конца.
Чем больше поселение, тем больше в нем образуется горизонтальных связей, единых интересов, групп, кружков, партий. В большой куче легче найти единомышленника. Даже анархиста, даже ярого антиурбаниста легче всего найти в большом городе. Поток самых разнообразных идей и мнений циркулирует свободно несмотря на все препоны тоталитарных режимов, на прессы идеологий, на самоцензуру правового общества, погрязшего в судебных исках за случайно брошенное слово. В Мегаполисе легче выбрать-сменить место жительства, следовательно — окружение, соседей, социальную среду обитания. В большом городе легче спрятаться чем в глухой тайге, поскольку город состоит из миллионов сот, лабиринтов, а лес необитаем и в такой пустыни опытный следопыт выследит чужака. В городе все соты проверить невозможно, всегда найдутся трутни умеющие собирать пыльцу и мед оброненные трудолюбивыми пчелами.
Люди столиц устремляясь ввысь мало интересуются мнением окружающих, только мнением «начальства», которое, в перспективе, должно превратиться в «сослуживцев» или «подчиненных». Житель столицы сам себе на уме. Наличие огромного количества специализаций еще больше разобщает соседей. Можно прожить всю жизнь так и не узнав имени человека, живущего за дверью напротив. Правило большого города: безразличие к мнению сторонних людей. Независимость от него. Свобода. Свобода избирать «свой круг» и вращаться в нем.
Мегаполис выявляет звериные стороны человеческой природы. Недаром именно большие города именуют «каменными джунглями», где свобода превращается в безразличие, раз все безразличны к чужому мнению. Свобода показывает агрессивную свою сторону, поскольку неограниченная воля высвобождает все скрытое под культурными и прочими оболочками. Как хорошее так и не очень. Свобода высвобождает скрытую агрессию живого существа, потому необходима жесткая власть. Если таковой нет, скажем центральной власти не до окраинных трущоб, то амбиции местных удальцов скоро организуют собственную местную власть, основанную на законах стаи.
Мегаполис гарантирует любую свободу вплоть до «абсолютной» — романтизированными носителями которой становятся бездомные, верней особая их часть: клошары или «бомжи». Лишенные дома, работы, даже имени и прошлого (они все забыли, чтобы воспоминая о «нормальной жизни» их не мучили) бродяги представляют ярчайшее проявление полной городской свободы. Им абсолютно нечего терять потому жизнь им не особо дорога. У них нет планов на будущее, даже на реальное «завтра», даже на ближайшие часы. Их не тяготит собственность, социальные и семейные обязательства, перипетии политики и экономики, культура, наука, ужасы мнимых и реальных войн, потоки информации, стрессы города. Они ко всему безразличны в том похожи на философов и стоиков во всяком случае в глазах суетных горожан.
Клошары живут