Он вернулся к своим и повел их осторожно через улицу прямо во двор. Взошел тихо на крылечко, попробовал дверь — она была закрыта изнутри. Постучал робко, чтобы не создавать шума, прислушался. В хате послышалось какое-то оживление, и он стал ждать. Наконец скрипнула комнатная дверь, кто-то вышел в сени.
— Кто там?
Платон узнал Иванов голос, обрадовался, сказал быстро:
— Свои… Открывай, Иван, свои…
— Свои и коней крадут, — проговорил Иван, однако открыл дверь. — Кто это, никак не угадаю. — Иван поднял коптилку, которую держал в руке: — Чи это ты, Платон?! — удивился он. — Откуда?
— Оттуда… Пусти переночевать, из сил совсем выбились. — Он прошел внутрь сеней, за ним, еле передвигая ноги, втиснулись остальные.
Иван прикрыл дверь на улицу, растерянно смотрел на ночных гостей — мокрых, грязных, изнуренных, не знал, как быть. Наконец заговорил:
— Ну, раздевайтесь, бросайте тут одежу, обужу, проходите в хату…
— Кто там, Иван? — нетерпеливо спросила мать, выглядывая в сени.
— Сейчас, сейчас все узнаете, — коротко ответил ей Иван. — Не выстуживайте хату.
— Штось много народу, — проговорила мать и скрылась в комнате, сказала детям и Геньке: — Наверное, какиясь прохожие переночевать попросились. — И удивилась: — Откуда же они так поздно?
Иван подождал, пока все разделись, открыл дверь в комнату:
— Проходите, — и сам вошел с коптилкой первым.
Увидев Платона, мать долго смотрела на него, не веря своим глазам, наконец вскрикнула:
— Плато-он?! Да зачем же ты вернулся? Да тебя ж убьют! Убьют! Всех же партейцев…
— Мама, перестаньте! — крикнул на нее Иван. — Зачем это раньше времени… — чуть не сказал «отпевать», однако сдержался — мать ведь, не сразу нашел другое слово: — …раньше времени наговаривать? И не всех, и не везде… Дайте людям в себя прийти.
— Ну, простите дуру старую, — отмахнулась мать, обняла Платона. — Колючий какой да бородатый… Внученьки мои дорогие, многострадальные! Невестушка моя болезная, как же ты при своих хворях переносишь такое? — Она всех обнимала, целовала, всем находила какие-то слова.
Ивановы ребятишки — Гришка и Валя — смотрели на своих родичей, удивлялись, какие они измученные. Поднялась с кровати Иванова жена, Генька, давно страдающая чахоткой, поздоровалась, стала искать сухую одежду пришедшим, прикрикнула на своих детей:
— Гриша, Валя, чего остолбенели? Доставайте свою одежду, ты Жене, а ты Кларе. Живо, живо. Они ж совсем окоченели…
А мать на Геньку зашумела:
— А ты бы лежала, сами управимся!
Переодевшись в Иваново сухое белье, Платон вспомнил:
— Там с нами еще один напарник шел, помогал нам.
— Кто там ишо? — забеспокоился Иван. — Чего ж молчишь? Нехай в хату идеть, чего ж…
— Да в хату он не влезет, — усмехнулся Платон. — Конь там… Приблудного поймали… Выручил он нас.
— Конь? Во, с детства не любил хозяйством заниматься, а теперь коня поймал.
— Нужда заставит… Может, отпустить его?
— Зачем же отпускать? — удивился Иван. — Конь самим пригодится: ишо неизвестно, как она, жизня, повернется. Пусть будет.
Он оделся, вышел на улицу, завел лошадь в сарай к корове. Корова испуганно попятилась, но Иван успокоил ее:
— Ничо, ничо, не бойся, он, видать, смирный. — Бросил лошади сена: — Ну, отдыхай.
Придя в хату, сказал Платону:
— Хорошая лошадка… Зачем же отпускать? Пригодится!
«Любит животных, — усмехнулся про себя Платон. — С детства от лошадей сам не свой. Ну и хорошо, хоть какая-то ему плата за наше нашествие».
А Иван продолжал:
— Тут, кто поумнее да пошустрее, а попросту — кто понахальнее да посмелее, нахватали себе живности. По полям столько бродило ее!.. Позакрывали в сараях и помалкивают. Если немцы не отберут, хорошо перезимуют. А они отбирают. На улицах, что поближе к станции да к шоссе, шуруют вовсю. У кого корову, у кого поросенка заберут, не спрашивая, твоя то или пойманная. Проходящие части обирают сильно. — Помолчал, признался: — Я тоже поймал поросенка. Хватился, когда их уже всех переловили… Оказался совсем дохленький — худющий, потому, и бегал быстро. Подкормить бы его надо было, да побоялся держать — не свой все-таки, — зарезал. Ни мяса, ни сала, одни кожа да кости. Но ничо. Засолили все… Хоть на первое время будет мясцо.
Потом, когда сели за стол, он, разрезая хлеб, сказал:
— Хлеб свой… Элеватор горел… Люди кинулись зерно спасать… Запаслись некоторые. А я и тут поздновато хватился: пошел — уже чистенькой пшенички почти не было. Раза два сходил, и все. Потом горелой нагреб три мешка, привез на тачке. Теперь перебираем, толчем в ступе… — Он понюхал хлеб. — Пахнет горелым, но ничего, есть можно… А чистую приберегаю…
И вдруг вскинулась бабушка, вспомнила:
— А где же еще внучек? Виталичек где? Федю, слыхала, в солдаты взяли. А Виталия?
Платон взглянул на Марию, сказал угрюмо:
— Потеряли Виталия…
— Как потеряли?!
— Да так… В суматохе. Когда немцы нас обстреляли, а потом стали состав обыскивать, они с кочегаром убежали. Под вагоны — и в поле… Больше мы их не видели. Мы ночь еще на той станции сидели, но они не вернулись.
— Куда же они девались? Может, их поубивало?
— Не знаем…
12
Легли спать, но угомонились не скоро, где-то уже за полночь. Однако и после этого Платон и Иван долго не спали, перешептывались. Платону не терпелось узнать досконально об обстановке. Вскрик матери: «Зачем вернулся, тебя же убьют!» — встревожил его не на шутку. А Иван тоже беспокоился: не навлек бы Платонов приход беды на дом, на семью.
Платон лежал на соломенном матраце на полу, а Иван — рядом на кровати. Свесив голову, он рассказывал:
— Сначала сюда пришли итальянцы. Кавалерия. Проскакали по улицам, где-то стрельнули для страху и ускакали. На другой день появились опять же итальянцы, но уже на мотоциклах с петушиными перьями на касках. Эти пошарили в хатах. Ну не так, чтобы дужа, а наспех, поверху, увидит что блескучее — хватает. Курей постреляли. И уехали. До нас, правда, они не дошли, мы далеко от дороги и от центра — это, может, и спасло нас. А потом появились немцы. Те сразу давай порядок наводить. Комендатуру, полицию организовали, приказы наклеили: оружие сдать, иначе расстрел, то-се — за все расстрел… За листовки — расстрел. За одного немца десять заложников убьют.
— Ну и как они? — не выдержал Платон длинный Иванов рассказ. — Тронули кого-нибудь?
— А как же! Я ж тебе об чем толкую… «Тронули»… Первым схватили Егора Полянского. Ты его знаешь, он директором кирпичного завода был. Нашли его не дома, а у сестры, что живет на Симбику. Ее забрали за то, что скрывала брата у себя. Двоих ребятишек Полянского — вот таких, как Виталька и мой Гришка или твой Женька, тоже забрали. Жинку и девочку его не тронули. А тех всех порешили… То ли расстреляли, то ли повесили… Всех — и ребятишек, и сестру. За укрывательство. А на грудях у них будто висели таблички с надписью: «Партизан». Полянский, кажуть, был оставлен тут специально, чтоб немцам вредить, а его кто-то выдал. Ну, ты,