Парижский издатель, конечно, отсыплет за описание «самой кровопролитной битвы Бонапарта» кругленькую сумму, но плевать на это. Может быть, потом, позже…
А какой-нибудь Люка или Перен, намекни им, что есть и такой способ заработка, вмиг возьмутся за перо. Забавно было бы прочесть их творения. Тогда мы и впрямь поменяемся местами…
Скажи мне кто три года назад, что завсегдатай богемных кафе, страстный поклонник Руссо и Вольтера, сам пробующий силы на литературном поприще, апологет всечеловеческой гармонии начнет бруском шкрябать по сабле, прицельно палить по «любимым собратьям» под другими флагами, лечить натертое брюхо и сбитые копыта коня и собачиться за долю пороха с пехотным интендантом, я бы долго хохотал, крутя так и сяк сей нелепый перформанс.
Но теперь… Воистину мой пример – лучшее подтверждение тому, что человек – несмотря на все свои сугубо индивидуальные максимы и философии – самое стадное животное. Я и помыслить не мог, как легко с меня слетит в войсках весь пацифизм, все свои и чужие «великие мысли», вся святая Сорбонна, и Монтескье, и Парни – все мое «мировое гражданство». Конечно, я еще помню и при случае готов повторить все те же книжные слова, но при этом я буду испытывать только одно чувство – удивление! Удивление тем фактом, что из всей этой высокой поэзии на разбитой военной дороге выветрился вдруг весь смысл. «Упованье», «упоенье», «инфернальные» или «божественные сны», «порывы разума», «восторги сердца», «священная свобода»!.. Да-да, слова опустели, я честно морщу лоб, честно ищу и честно не нахожу в этих словах ни малейшего смысла!
Я всерьез живу жизнью полка, в рамках этой жизни – жизнью роты, а в роте жизнью нескольких своих закадычных друзей, за которых готов порвать глотку и русским, и лукавым союзникам – полякам, и верным союзникам – испанцам и немцам, и неуправляемым итальяшкам, и даже французам из чужих полков. И так живет у нас каждый!..
По диспозиции наша рота должна была въехать в Кремль второй. Но первую роту у западных ворот обстреляли несколько кретинов (едва ли это были военные, армия Кутузова давно ушла). Первая рота отступила на несколько минут за дома и покуда разбиралась с теми психопатами, мы объехали Кремль вдоль речонки, служившей когда-то рвом, с юга и подорвали другие ворота.
Так что мы – Люка, Пьер, Франсуа Перен и ваш покорный слуга, а вернее наши анатолийские жеребцы, прошагали первыми по звонкой брусчатке «святая святых» русской столицы!
Когда на повороте взметнулась вверх белая колокольня в золоченом шлеме, у меня вдруг захватило дух, и что-то странное произошло с моей рукой. Истинный Бог, она вдруг потянулась креститься! И именно по-русски – справа налево. Конечно, я не перекрестился, да и не сделал бы этого в виду своих товарищей, будь позыв вдвое сильней, но запомнил это странное незавершенное движение…
В тишине, неестественной для центра широкого города, нарушаемой лишь цоканьем подков, всплыло вокруг нас четыре исполинских храма-византийца. Ветерок шевелил и носил по брусчатке обрывки каких-то воззваний…
Мои товарищи настороженно крутили головами, и переговаривались сперва вполголоса, но с каждым поворотом звонкого пути все громче, с нарочитой беспечностью, как под огнем…
– Какая тишина… – начал как всегда Пьер.
– Неужели все население покинуло город? – поддержал Люка. – А кто рассказывал о тысячах девиц на выданье? Они тоже ушли вместе с армией?
– Видимо, они и впрямь прекрасны, если русское войско увезло их с собой, как стратегический запас страны!.. – попробовал развеселиться Пьер, но взгляд его остался напряженным.
– О, русские мне ответят за это! – захохотал безмятежно в ответ Люка.
Воистину благодарный собеседник!..
* * *Полуденное осеннее солнце почти не создавало теней. Это подчеркивало легкий ужас от безлюдья…
– Да, от этой тишины – мурашки по коже! – Поль, даже поддерживая светскую беседу, оставался весь в себе. – Даже под Бородино, в этом пекле из свинца и сабель, я чувствовал себя спокойней…
Мы уже безвыходно кружили по широкой площади.
– Займись делом, и мурашки пройдут, – подбодрил его Люка. – Ты нашел конюшни?
– Да – за теми зданиями есть конюшня. Но ее не хватит даже разместить коней эскорта императора. Что же говорить о батальоне охраны?
Я спешился, достал из портупеи и развернул свою карту. Пьер первым заметил это. Подъехал. За ним – и Люка.
– О, Жан, у тебя есть карта?
Не следовало этого делать даже при лучших товарищах, но – каюсь! – не смог утерпеть.
– Это старая карта. Теперь все не так. – Я озирался, стремясь совместить в уме картинку времен Герберштейна (о, эти наивные штришочки теней на флагах, башнях и домиках!) с тем, что сейчас видел вокруг[1].
– Откуда она у тебя? – ожесточенно потер свой носище Люка.
– Это карта деда, – отозвался я тоном, призывающим умерить любопытство.
– Да, твои предки – из России! – хлопнул Люка себя по лбу, явно пропуская тон мимо ушей. – Я и забыл!
Этот верзила всегда умилял меня своей простотой. И я махнул перед его носом саблей в сторону северных ворот:
– Знаешь, как называется та башня?.. – Но, сличив реальность с геометрией Кремля на карте, быстро сменил направление своей «указки». – Нет, вот эта?
– Я видел похожую архитектуру в Италии, – абстрактно высказался Поль.
– Да-да – стиль, как во Флоренции! – вмешался Пьер. – Только здесь все выше и торжественнее.
– Это из-за тишины. Во Флоренции щебет чернявых красоток настраивал совсем на другой лад! – поддакнул Перен.
Эти французские философы когда-нибудь выведут меня из себя безмозглой трепотней!
– Заткнитесь, плебеи! Эта башня носит мое имя!
– Башня Бекле?! – вытаращился на меня Пьер.
– Бекле-Мишефф. Это имя моих славных предков, казненных русским царем.
Пьер, шут гороховый, тут же спрыгнув с коня, изобразил изысканный придворный поклон в мой адрес.
На площадь уже втянулась вся наша рота, наполнив пространство бряцаньем и гамом. Помалу, по одному отделению, в разных углах площади полк спешивался. Обследуя местность, гвардейцы бродили вдоль зданий с мистической восточной лепниной и дергали все двери подряд.
– Откуда же ты взялся на свет Божий, если предки были казнены? – искренне недоумевал Люка.
– Предков было много. И одна семья успела бежать за границу.
– Бекле Мишель?.. – Пьер с усилием пытался зафиксировать мое новое имя в сознании.
– Мишефф.
– Язык сломаешь! Варварское наречие. Твоим предкам не стоило дожидаться казней, чтобы понять, что это – страна варваров и отсюда надо делать ноги!
– Но-но!..
Люка первого утомила этнографическая тема, и он своим любимым гренадерским шагом отправился в прогал между славянскими церквями. По пути он вскидывал руку и барабанил ножнами по узким и высоким окнам (оговорюсь, высоким для любого из нас, кроме него).
* * *Не найдя в занятой местности ни малейшей военной опасности, мы приступили к первичной «шинковке» – то есть разделению подножной территории на склады, квартиры и конюшни. Причем Люка попутно продолжал спорить с Пьером по поводу «варваров». Мне даже показалось, что