не опасался, что эти юнцы проникнут в смысл слова, тем более с ловушкой на первой букве: «у» означало вовсе не «указательный», хотя и было выколото на этом пальце. Сейчас эти синие буквы, показывающиеся из раскрывающегося кулака, стали для них сюрпризом. Наколка не просто намекала, а уже прямо говорила о его принадлежности к миру, которого они опасались, если не испытывали пиетет. Ничего подобного на шоколадной от загара коже ни одного из них не было, хотя были царапины, мелкие ожоги и попытки начертить что-то головкой серной спички. Марат изучил их, как карты. Теперь даже его хромота внушала им уважение. Они стали ощущать ее тем, чем она и являлась: не каким-то жалким изъяном, чем-то вроде врожденного дефекта, а следствием бурной жизни, сопряженной с борьбой. Наконец, его малый рост перестал сбивать их с толку. Они молча признали его превосходство, хотя внешне их заискивание выражалось в развязности и фамильярности. Они наперебой принялись выставлять свою бывалость, докладывать ему о способах местного промысла, иногда связанного с мелким жульничеством. Он не спрашивал об этом, но они, кажется, готовы были угадывать его желания. Кроме того, Марат осторожными замечаниями — осторожность заключалась в отрывистой, пренебрежительной скупости — направлял их сбивчивые речи в нужные ему русла. В итоге, отшелушив суть услышанного из ненужных ему деталей и домыслив недомолвки, которые они допустили в вещах для него важных, Марат выведал следующее.

Мидий они не ставили ни во что. Для них это были семечки, говорить о которых они считали ниже своего достоинства. Но Марат несколько раз под завуалированными предлогами касался этой темы, пока не уяснил, что нескончаемые колонии этих моллюсков усеивали поверхность бун и волноломов сразу под поверхностью моря. В десяти метрах от берега любой профан мог опустить руку в воду и вволю нарвать мидий. Их добыча не требовала ни сноровки, ни умения, ни знания особенностей дна, которые требуются при погружении на глубину. Надо быть круглым невежей и новичком, который не успел оглядеться на курорте, чтобы не составить о мидиях полного и пренебрежительного понятия. Наверно, они были единственным даром моря, который даже не продавался.

Несколько менее доступные и более редкие моллюски рапаны приносили баснословную прибыль, не требуя никаких накладных расходов. Собранных под водой рапанов варили в кипятке, выскабливали внутренность и песком оттирали изжелта-розовую раковину от морской зелени. Крупный рапан — Марату его показали, он оказался размером с детский кулачок с пупырышкой кукиша в центре — уходил за рубль. Правда, богаче рапанами считались пляжи Лоо. Зато море против центра города было монетнее. По приезде с просьбой у моря погоды, а перед отъездом в надежде вернуться люди бросали с берега в море тучи мелких денег. Местные ныряли за ними в солнечную погоду, когда море было спокойно и прозрачно; монеты отчетливо блестели среди камней. Эти наивные воришки даже не задумывались, сколько надежд они украли в невинном желании съесть мороженое или купить билет в кино. По своим предыдущим тщетным попыткам пробиться к Черному морю Марат не понаслышке знал: успех и неуспех предприятия зависят от тысяч случайностей, тут и более мелкая причина, чем возвращенная из моря без твоего ведома копеечная монета, может склонить чаши весов в ту или иную сторону. Впрочем, Марат прибыл на Черноморское побережье с совершенно конкретным заданием и не собирался принимать на себя роль арбитра. Да и сам он, если уж подходить с этой меркой, разве удержался бы от подъема монет со дна моря, не говоря уже о золотых кольцах и других украшениях, которые здешние ласковые волны с дьявольским коварством свинчивали с пальцев разомлевших курортных людей. Золото, хоть и реже, чем медь и никель, подростки тоже, бывало, находили на дне. Этому Марат не поверил. Тут крылись еще немые намеки на нелегальную продажу золота и дележку солидной выручки. Деньгами от них и не пахло. А привирали они в стремлении окружить себя ореолом непочитания законов, чтобы держаться с Маратом на равной ноге. Но на своих долгих путях он встречал столько чистых перед законом людей, стыдившихся своей лояльности и нарочно пытавшихся запятнать себя мнимым участием в темных делишках, что давно не принимал на веру подобные заявления. И чем они могли подтвердить свои россказни? Словом, он давно прошел те этапы биографии, которые они сейчас проживали и о которых с таким увлечением рассказывали. В итоге они сообщили ему очень ценное сведение: на горе, куда Марат направлялся, не было никаких огородов — только санаторные корпуса, утопающие в зелени парков, разделенных высокими железными заборами, да городской микрорайон, застроенный в основном пятиэтажными домами.

Больше с ними не о чем было толковать.

— Ну, пока, Клава! — сказал он, оказывая девчонке на качелях знак внимания и закруглив этим разговор, поскольку она была единственной, с кем он не познакомился, — нелепо было бы на равных протягивать руку этой малышке.

— Меня зовут Карина! — возразила она, сузив миндалевидные глаза и рассмеявшись.

Уходя, Марат слышал за спиной ее хохот; она долго не могла остановиться, примеривая на себя это неожиданное имя.

Вернувшись на пляж, Марат в панике обнаружил, что ни Адика, ни его спутников в «Поплавке» нет — за их столиком расположились другие люди. Сидя возле костра, он держал в поле зрения дорогу, которая вела к фуникулеру и по которой в обе стороны довольно часто шли отдыхающие, но ни Адик, ни кто-либо из тех, кто плыл с Маратом на катере, мимо него не проходил. Он старался опознать среди множества полуобнаженных чужих людей, в самых разных позах лежащих и сидящих на полосе галечного пляжа, раскинувшегося налево и направо, четверых своих «знакомых». Возможно, уйти с пляжа можно каким-то другим путем…

Его внимание привлек один из загорающих: поверх мускулатуры рельефно вылепленного тела синели многочисленные татуировки. Мужчина повернулся — Марат узнал кавказца и с облегчением обнаружил рядом с ним Адика и остальных. Судя по целой галерее уголовных символов, кавказец был рецидивист; среди наколок виднелась и церковь с куполами, и даже колода с засаженным в нее топором. Марат понимал значение этой довольно прозрачной аллегории, наверное, понимали ее и другие: вокруг кавказца и компании образовалась даже некая пустота, заполненная косыми, опасливыми взглядами, но рецидивист, видимо, привык к глухой враждебности окружающих, которой не давал выплеснуться еще больший страх перед ним. До Марата, постаравшегося приблизиться к цели как можно ближе, но так, чтобы остаться незамеченным, донеслась обращенная к рецидивисту просьба кинуть зажигалку, из которой Марат понял, что это и есть Юсуф, о котором упоминал в разговоре с Крабом Адик.