– Нам некогда телевизор смотреть, – сказал Багряк. – Мы очень много работаем. У нас утро в одиннадцать часов ночи начинается. Поэтому и в сутках у нас на час больше. И все равно ничего не успеваем.
Тульев сморщился, разгрыз попавший в рот кубик льда.
– Вы это так шутите, Георгий Николаевич? Это у вас такое чувство юмора прорезалось? Переметнулись на сторону КГБ и решили меня идеологически обработать? Доказать превосходство коммунизма над свободой частного предпринимательства?
– А разве это не так? – усмехнулся Багряк. – Я ведь понимаю, почему у вас тут все барахлом забито.
– И почему? – озлился Тульев. – Ну? Ну?
– Потому что никому у нас это барахло не нужно.
Тульев сник, присосался к стакану.
– Ваша правда, товарищ коммунист, – признался он. – Я прошелся по вашим магазинам – убогий выбор, пустые полки…
– Ну, не надо преувеличивать, – поморщился Багряк.
– Хорошо, признаю – минимум необходимого имеется. Одна пара туфель. Одно платье. Один костюм. Но ведь человек так устроен – ему нужно больше! Вот как здесь, – Тульев обвел широким жестом свои владения. – Вы думаете, что я действительно, как вы выразились, фарцую? Чепуха! Это все для меня самого. Понимаете? Меня бесит вид голых стен, ваш аскетизм, убогость, равнодушие к красивым вещам.
– У советского народа своя гордость, – объяснил Георгий Николаевич. – Наши корабли бороздят просторы космоса. И даже в области балета мы впереди планеты всей.
– Понимаю-понимаю, – усмехнулся Тульев. – Но вернемся к нашим негритятам.
– К нашим баранам, – поправил Багряк.
– Простите?
– У нас говорят – вернемся к нашим баранам, – сказал Георгий Николаевич.
Тульев до хруста прикусил очередной кубик, подошел к телевизору и прибавил звук:
– Хлеборобы Заполярья рапортуют о досрочном сборе и отгрузке в закрома родины первого миллиона тонн зерна нового урожая, – сказала симпатичная дикторша. Картинка сменилась со студийной на полевую, где под множеством висящих искусственных солнц, превративших вечную мерзлоту в новую житницу СССР, шла битва за урожай – сквозь плотные ряды колосьев двигались комбайны на атомном ходу, а в кузова атомных грузовиков могучими водопадами обрушивались потоки золотистых зерен.
– Очень хорошо, – сказал Тульев. Он вернулся в кресло. Побарабанил пальцами по подлокотнику. – Просто отлично. А теперь не соизволите объяснить, почему мы сидим здесь и слушаем дурацкие новости с этих ваших целинных земель? Почему я не вижу на экране в траурных рамках портреты погибших на посту членов «Красного космоса»? Почему не слышу под звуки «Лебединого озера» сообщение партии и правительства о страшной катастрофе на орбите, в результате чего вошел в плотные слои атмосферы и сгорел новейший межпланетный корабль, гордость и краса советской космистики? У вас есть ответы на эти вопросы, Багряк? Где вы опять напортачили?
– Нигде, – пожал плечами Георгий Николаевич. – Действовал строго в соответствии с вашей инструкцией. Заменил перфоленты. Дали бы взрывчатку, заложил батон взрывчатки. Но вы взрывчатку мне не дали, так? Вам подавай элегантные решения. Уронить корабль с орбиты, чтобы все выглядело как неумелые действия впавшего в панику вахтенного. Вот и получите. Только расписаться не забудьте.
– Мы не ожидали маневра входа в атмосферу, – нехотя признался Тульев. – В метеоритном рое скрывалась парочка «гостинцев».
– Ну, вот видите, – с облегчением вздохнул Багряк, – сами лоханулись, сами и расхлебывайте. Хотя чего вам переживать?
