– Ах, оставьте! – Филипп Рудольфович схватил ее руку и потряс. – Тут наши проблемы. Тренд ухудшения. Признаки СУР подтверждаются, – он теперь обращался к Николаю Ивановичу. – Прошли болевой порог, дальше наращивать смысла не имеет – мы всё сожжем.
– Ты только комиссии это не скажи.
– Молчу, как таракан.
Наталья ничего не поняла и принялась разглядывать экраны. На одном курочка продолжала клевать, чья‑то рука просунулась в клетку и осторожно пальцем провела по ее перышкам. На другом виднелся какой‑то загончик – кусок бетонного пола, огороженный невысоким заборчиком. На бетоне нарисована координатная сетка, сложные линии и пятна, больше похожие на магические символы. Еще один экран показывал нечто белое, и пока оно не шевельнулось, казалось, что передачи никакой нет. На самом деле это был занавес, точнее – ширма, какой в больницах огораживают койки тяжелобольных.
– Еще одна проба, потом – перерыв на борщ, – сказал Филипп Рудольфович, – тогда и познакомитесь.
Он вновь уселся и рявкнул в микрофон:
– Пятая проба, всем приготовиться. Пять миллиграмм «парацельса», два деления разряда, минутная готовность.
Наталья села, отец продолжал стоять. На экраны он не смотрел. Он смотрел на нее, и когда их глаза встретились, он виновато улыбнулся.
– Смотрите на курочку, – страшным шепотом сказал Филипп Рудольфович, – смотрите внимательно.
Наталья стала смотреть, и когда отсчет закончился, изображение мигнуло и сменилось. Точнее, ей так показалось. Будто на долю секунды телевизионная рябь пробежала по курочке и унесла с собой. Клетка опустела.
– Группа отправки подтверждает уход, группа отправки подтверждает уход, – зашелестело в динамиках.
– Группа приема появление объекта не подтверждает. Отсчет в пределах нормы.
– Она могла отклониться, – проворчал в микрофон Филипп Рудольфович. – Физики, что у вас?
– Спектр дрянной, Фил, – отозвались, надо полагать, физики, – жди ту же бодягу. На твоем месте я бы поставил на уши ликвидаторов. Или трупоносов.
– Не кудахтай раньше времени.
– Сам не гавкай, – физики, судя по обмену репликами и тону, не испытывали к начальству надлежащего пиетета.
Наталья ощущала себя так, будто попала на заключительную часть спектакля из жизни физиков. Ничего не понятно, но чувствовалось – здесь творятся великие дела, хотя в роли подопытного и выступала самая прозаическая курица, точнее – курочка, как ее уважительно величал Филипп Рудольфович.
– Выходим из графика… Нет, не выходим… Группа прибытия фиксирует появление объекта!
Филипп Рудольфович опять соскочил с кресла и чуть ли не носом прижался к экрану с изображением загончика.
Наталье во второй раз за последние полчаса стало невыносимо плохо. Ее прошиб холодный пот. Озноб нарастающими волнами прокатывался от пяток до кончиков безымянных пальцев, и она поняла, что если сейчас не встанет и не пойдет, то провалится в беспамятство.
Завыла сирена, замигал свет, забегали люди, что‑то неистово орал в микрофон Филипп Рудольфович, а потом, бросив его на пол, побежал куда‑то. Вслед за ним побежал и отец, что‑то неразличимое каркнув ей напоследок. Она всё же встала и пошла сквозь водоворот людей куда‑то туда, где виднелась ширма, только теперь не в виде экранного изображения, которое подавалось огромной телекамерой, а самая настоящая, несвежая, с желтоватыми пятнами. Пока она невыносимо долго шла к этой ширме, за рукав схватила какая‑то женщина, но Наталья стряхнула ее руку, отодвинула ширму и увидела то, что и ожидала, почему‑то, увидеть – больничную койку, провода, приборы, капельницы и тянущуюся к ней ладошку, обмотанную такими же несвежими бинтами, из‑под которых наружу торчали несколько пальцев, и ей ничего не оставалось, как взять эти пальцы – еще более ледяные, чем ее собственные, и услышать свистящий, астматический шепот:
– Мама…
5
Кюри спала. По крайней мере, так утверждал самописец, рисуя на ленте узнаваемые кривые быстрой фазы сна. Наталья старалась реже смотреть на девочку, занимая себя профилактической рутиной, которую могла сделать и Ангелика, но та спала на диванчике после тяжелой ночи.
Дежурил сокращенный расчет – трое операторов и начальник смены. Эксперименты приостановили до особого распоряжения. Даже Фил, измаявшись от вынужденного простоя, в кои‑то веки вернулся в городок.
Подошло время сменить бинты, продезинфицировать электроды, но тогда пришлось бы разбудить Кюри, а Наталье этого не хотелось. Еще точнее – ей вообще не хотелось перебинтовывать девочку, дабы лишний раз не увидеть то, что видеть не следовало. Странная брезгливость для медика, посвятившего себя экспериментальной медицине, мозгу и видевшего такое, после чего нормального человека вывернет от отвращения. Но здесь другое. Излишний эмоциональный контакт, как это величает Фил. Знал бы он, насколько его насмешка близка к правде!
Наталья осторожно заправила выпростанную культю под одеяло и взялась за приборку на столике, где среди окровавленных клочков ваты, драных бинтов, ножниц, расширителей и скальпелей притулились самые обычные детские книжки. Последнее поступление в походную библиотечку – принесенная Ангеликой совсем новенькая книжка «Пеппи Длинныйчулок» какой‑то Астрид Линдгрен. Книжка Кюри нравилась, хотя вряд ли она в ней что‑то понимала, поскольку спрашивала: а что такое дом? Как выглядит лошадь? Можно попробовать эти самые блины?
После таких вопросов Наталье очень хотелось заткнуть уши и бежать отсюда не оглядываясь. Бежать далеко‑далеко, на другой край страны, чтобы никогда больше не видеть ни Кюри, ни геофронт, ни всё, что с ними связано. Даже отца. А что? Ей не привыкать – убегать.
– Как она? – Поверх ширмы заглядывал Фил.
– Спит. Зачем вернулся?
– Не могу в пустой квартире. У меня, оказывается, даже постельного белья нет. Или у них так и полагается?
– У кого?
– Самураев. На голом полу спать.
– Будто здесь ты не на голом полу спишь.
Фил укоризненно покачал головой. Внутрь он не заходил.
– Давай чай попьем, – сжалилась Наталья. Не над Филом. Над собой.
Ей выделили закуток в самом дальнем углу – еще одна узкая щель, в которую еле втиснулись стол, рабочая станция и пара табуреток. Свитки энцефалограмм, рентгенограммы мозга, распечатки показаний датчиков, лабораторные тетради, анатомические атласы высились памирами чуть ли не до потолка.
– А почему это подземелье – «геофронт»? – спросила Наталья.
– Слово хорошее, – пожал плечами Фил. – Фронт. Передовой фронт науки. А если серьезно, то японцы так называют всю подземную инфраструктуру – трубы, кабели, бомбоубежища. Вот и переняли для краткости.
Он пальцем покопался в распечатках:
– Что‑нибудь удалось разгадать?
– Всё есть в отчетах, – Наталья включила категорически запрещенный здесь электрочайник. Заварка оказалась еще хорошей, даже без плесени. – Сплошь разгадки вопросов мироздания.
– О, я тоже этот фильм смотрел, – оживился Фил.
– Какой?
– Нет‑нет, не переживай, – он снова сгорбился, теперь уже над лабораторными журналами. Всё же в его манере изъясняться имелось нечто неуловимо странное.
Потом они пили чай из алюминиевых кружек, ручки которых приходилось оборачивать полосками бумаги, чтобы не обжечь пальцы.
– Ты не понимаешь, как она это делает, а я до сих пор не пойму – что она делает, – сказала Наталья.
– Всё есть в отчетах, – съязвил Фил. – Но, если честно, я тоже