– Прошу садиться, Александр Сергеевич, мы как раз о важном говорим, о просвещении.

Пушкин сел, взял чаю, но доброе его настроение исчезло. Он понял, что прервал какой-то важный разговор. Одинаково неудобно было присутствовать и откланяться, показать, что не настроен к компании.

– Я ненадолго, господа, обогреюсь, чаю выпью и домой. Вы уж потерпите.

Оба смотрели на него, и, видимо, у обоих одновременно рождался замысел.

– Может быть, я чем-то могу помочь? – спросил Пушкин. – Если нужно что-то придумать, говорите… Что-то случилось?

Николай решился.

– Александр Сергеевич, вы сейчас очень заняты? Я хотел бы кое-что вам показать…

Пушкин смеялся, как в детстве. Громко, звонко, откидывая голову назад. Жуковский радовался, видя, что ставшее уже почти старческим лицо друга оживает. Давно он не видел Александра таким.

– Солдаты очень смешные на этом парусе! Маленькие, как муравьи!

И смеялся снова.

– Государь, а вы как на портрете, который хочет сбежать! Я вообразил себе, что портрет говорит: «Что-то устал я, рисуйте без меня!» И ушел с холста! Как вы из кресел!

Николай заулыбался. Как же забавно устроена голова у Пушкина.

– Можно знаете что? Поставить машину в женской бане, проковырять дырку в стене и просмотреть все потом!

Жуковский хотел придержать непристойную фантазию друга, но Николай дал знак – мол, подождите, пусть говорит.

– Или кошелек на веревочке кинуть на Невском, а самим с машиной спрятаться!

– И просмотреть потом? – улыбнулся Николай.

– Да!.. Если, предположим, один билет по три рубля… Детям – по рублю… В зале мест сто. Двести – двести пятьдесят рублей, господа! А если много машин? А если по нескольку раз в день?

Жуковский обнял Пушкина.

– Александр, друг мой, здесь другое…

Он стал говорить о просвещении, о том, как важно научить молодое поколение доброму и разумному, что было бы, если бы эта машина могла сохранить для нас древнегреческие трагедии, события истории, лица великих поэтов, спектакли Шекспира в «Глобусе».

– Я полагал, для доброго и разумного довольно книг, – ответил Пушкин, – а это ведь развлечение. Почему бы и не заработать… А чем я могу быть полезен?

Николай подошел, обнял Пушкина.

– Александр Сергеевич… Вот о чем мы подумали с Василием Андреевичем… Что скрывать наше восхищение. Вы – первый поэт России. Для нас было бы честью явить народу чудо не балаганным представлением, а красотой искусства… Вот если бы разыграть, как на театре, какую-нибудь сцену из «Онегина», взять в машину, а потом представить публике.

Пушкин замер.

– Например, бал. Или разговор Евгения с Татьяной.

Пушкин заходил по комнате.

– Нет… Не то… Неинтересно… Разговор – это же слова, их не слышно. Кому они нужны – слова?.. Нужно что-то другое. Чтобы смотреть имело смысл. Посмотрел – и все понятно. И чтобы за душу брало.

Стали вспоминать роман. Ничто не шло в голову. Пушкин вдруг остановился в углу около косматого каторжника. Заглянул ему в глаза. Ни при виде шефа жандармов Бенкендорфа, ни при самом государе не было в глазах изобретателя столько благоговения и страха, как теперь. Он вцепился в машину и не мог оторвать от поэта взгляда.

– Дуэль, – сказал Пушкин.

Потом сели за кофе в кабинете у государя. Пушкин попросил перо и бумагу. Расчертил лист на квадратики.

– Сначала покажем чистое поле и куст. Как будто нет никого. Подъедут сани, Онегин с Ленским выйдут.

Государь, Бенкендорф и Жуковский встали за спиной, с интересом смотрели на рисунки. Рисовал Пушкин и вправду хорошо.

– Потом – пистолеты! Подтащим машину и близко их покажем. А после…

– Нелогично получается, – сказал Бенкендорф, – только сани подъехали – и сразу близко пистолеты.

– Допустимая условность, – ответил Пушкин, – скачок по времени. А потом – две руки берут пистолеты из коробки, и опять – показываем чуть издалека. Они расходятся.

– Хитро́, – улыбнулся Николай, – здорово выдумали.

– Я ничего не выдумывал, государь, это обычные правила композиции. От общего – к частному, от частного – к общему. «Онегин» так и написан.

Сидели долго, рисовали, спорили. Потом хватились:

– А кто играть будет? Актеров позовем?

Задумались. Пушкин сказал:

– Я знаю, господа, что вы сейчас думаете о Каратыгине, но я решительно против. Он и так везде. Куда ни плюнь.

– С другой стороны, его все знают, это обеспечит успех, – заметил Жуковский.

Пушкин замер.

– Стало быть, без Каратыгина «Онегин» никому не нужен? Поэтому вы меня и позвали?

– Нет, конечно, нет, – вступился Николай, – и вправду, давайте без фиглярства, мы же хотим увековечить великое произведение, а не балаган устроить.

Вдруг Бенкендорф сказал:

– А если вы сами, Александр Сергеевич?.. Что может быть изящнее и благороднее: Пушкин в роли Онегина?

– И действительно, – сказал Николай, – для большинства все равно ведь вы – это он.

Пушкин молчал. Потом понял, что ждут его ответа.

– Я согласен… Я о Ленском думаю.

– Может, кто-то из родственников, – Николай задумался, – из своих. Неужели мы не справимся?

– У меня нет родственников такого возраста, – сказал Бенкендорф, – я бы с удовольствием.

– И у меня, – Жуковский отошел к окну, – даже среди дальних племянников.

Посмотрели на Пушкина и Николая. Николай развел руками:

– Я… могу, конечно, сына своего, Александра, попросить. У него же есть способности, Василий Андреевич?

– Конечно, – Жуковский воодушевился, – у него и к музыке, и к театру!

– Неплохо, – сказал Пушкин, – по возрасту подходит, внешность годится.

– А давайте, господа, еще кофе! – воскликнул Бенкендорф. Отозвал Николая к окну – подышать воздухом.

– Государь, – зашептал он, – я не в восторге от этой затеи. Вместо патриотического воздействия на сограждан устраиваем водевиль. Ну бог с ним, пусть – как проба пера, все любят Пушкина, черт бы с ним. Но дуэль! Поэтизируем то, что сами же и запретили. Чему это научит молодежь?

– Это же из «Онегина», – ответил Николай, – классика. Что тут такого?

– В высшей степени сомнительно… Но даже если это и допустить, к чему впутывать наследника престола? Каково будет выглядеть, если первый поэт России убьет, пусть даже для представления, будущего государя?

– Резонно, – сказал Николай.

– Надо кого-то менять, – заключил Бенкендорф, – либо Пушкина, либо наследника. Вместе им никак нельзя.

Вернулись к столу. Пушкин живо описывал Жуковскому, как видит сцену.

– Александр Сергеевич, – сказал Николай, – я разузнал кое-что. В общем, Саша не сможет участвовать, у него эти дни заняты.

Задумались снова.

– Я могу Жоржа-Шарля попросить, – вдруг сказал Пушкин, – он любит такие забавы.

– Жоржа-Шарля?

– Мой родственник, муж свояченицы. Вы должны его знать – приемный сын голландского посланника.

– Будем только рады, – сказал Бенкендорф, – если вы считаете, что он годится, то прекрасно!

Пушкин подумал еще немного и сказал:

– Нужно будет рано выехать. Пока доберемся, то да се. Зимний день короткий. Еды с собой взять, чаю горячего… И полицейских, чтобы зевак отгоняли.

На следующий день, однако же, не поехали. Поразмыслив здраво, Пушкин решил, что многое не обдумано. Куда ехать, какое оружие? Как одеться?

Он отправился по друзьям смотреть подходящие пистолеты. Нашлись не сразу. Армейских надежных было много, а красивых, чтобы на парусе хорошо смотрелись, не сыскать. Вдруг на Цепном мосту встретил Костю Данзаса, старого