Эх, хорошо на свете жить… Идешь себе, дышишь свежим воздухом, за тобой верный конь плетется, солнце светит, птички поют, крестьяне работают — не жизнь, а блаженство! А главное — пальцем в тебя никто не тычет. Это в столице меня знают, а на десять верст[2] отойди, так народ не то что меня — короля не узнает! Что поделаешь, темные люди, пытались всякие умники заморские в народ идти, просвещать — да толку? Что тому землепашцу, кузнецу или кожемяке до «демократии» и «свободы слова», а за «гуманизм» и вовсе могут в морду дать, чтоб при детях такими нехорошими словами больше не ругался. Вот столице мыслители нужны, это да, ученые всякие да философы, без этого добра нормальному государству не обойтись, соседи засмеют. А тут всем и все едино, им бы лишь лихой люд в лесах не свирепствовал да подати божеские были, а кто всем этим делом правит и как — дела нет.
Честно говоря, я им даже завидую, да поздно уже что-то менять — меня образование испортило. Отец в свое время лучшие умы прошлого оживил, сыновей своих чтоб учили. Мне, правда, этих самых умов почти не досталось, братья здорово проредили их ряды, но даже того, что было, хватило с головой! Так что я, увы, окончательно и бесповоротно испорчен заразой науки, а сколько я нагрешил, когда в свое время из старой библиотеки сутками не вылезал… Как вспомню, так вздрогну: чтение вообще страшный грех, а чтение запоем, да не лубочных картинок, а научных трудов — за такое можно сразу веревку на шею и в ад. По крайней мере, говорят, что в иных странах до сих пор все буквы ведут от лукавого и за «грех книгочтения» сразу на кол сажают. Так что в этом смысле я великий грешник и каяться, честно говоря, пока не собираюсь.
Ближе к вечеру, когда багровый диск солнца стал садиться за горизонт, движение на дороге заметно оживилось. То и дело мимо меня проносились всадники и неспешно обгоняли пустые поводы — это торговцы с городского рынка домой возвращались. Пару раз узнавали, предлагали подвезти, но я отказался. Во-первых, потому что не устал — молодому человеку пройтись десяток-другой верст только в радость, во-вторых, из-за Малиновки. Ей ведь, бедной, на телеге прокатиться никто не предлагал, лошадям положено своим ходом идти, ну и я с ней за компанию прошелся. Чтоб не обиделась, а то я ее знаю. Малиновка у меня ой какая злопамятная, годами может обиду таить.
Постоялых дворов к ночи не нашлось, так близко от столицы их строить не принято, так что, поужинав, заночевали под открытым небом. Я — прямо на земле, всегда мечтал спать под звездами, чтоб нежно ласкал ветерок и убаюкивал тихий шелест листвы. Для Малиновки специальную спальную попону взял, самодельную, шерстяную, чтоб не мерзла, бедняжка, и комары не кусали — у нее кожа нежная, как у принцессы. Собственно говоря, братья, когда их еще много было, любили подшучивать: мол, у тебя не лошадь, а принцесса заколдованная — ты ее поцелуй, мигом в человека превратится. Но я так делать не стал, а то еще, не дай бог, действительно превратится. С лошадью я еще хоть как-то совладать могу, а принцесса, да с ее характером… Нет, пусть Малиновку кто-то другой целует, только когда меня рядом не будет, я где-нибудь в драконьей пасти спрячусь, там и то безопаснее.
Ночью кошмары не мучили, чужие руки в могилу затянуть не пытались, сладкие гурии не соблазняли своими пышными прелестями. Собственно говоря, как всегда. Я себе уже давно диагноз поставил, как умную книжку по психологии прочитал — на почве постоянного общения с семьей в моем сознании произошла подмена психологических категорий. И вместо того чтоб мечтать о подвигах и девушках, как каждый уважающий себя пацан, всю свою жизнь я мечтал, чтоб на завтрак в кашу никто не подмешал мышьяк, а перед сном не посыпал кровать чем-то ядовитым. В другой, не менее умной книжке вычитал, что у меня наверняка должны быть проблемы с либидо, потому что не родная мать, а зомби-кормилица вскармливала. Да и вообще, психологи забавные люди, пришел один такой однажды к нам в гости, то ли смелый слишком, то ли дурной, скорее последнее, и давай отцу рассказывать, что у того кризис среднего возраста на почве нереализованных амбиций. Королю-некроманту, которому скоро двести стукнет, о «кризисе среднего возраста» и «нереализованных амбициях» — отец даже казнить это чудо не стал. Говорят же, что дуракам везет…
Позавтракав, мы с Малиновкой продолжили наш долгий и тяжкий путь. Погода стояла по-прежнему ясная, теплая, редкие облачка лениво плыли по сияющему голубизной небосводу, высоко-высоко в небесах порхали ласточки, предвещая хорошую погоду. Тишь да гладь, да божья благодать — никаких тебе знамений да затмений, даже тучи воронья обходили стороной мою особу. А это значит одно из трех — или все будет хорошо, или я слишком незначительная особа, чтоб природа интересовалась моей судьбой, или все эти вестники грядущей беды работают только для тех, кто в них верит. Для иного человека и перебежавший дорогу таракан сулит скорую смерть, а у меня против примет верный иммунитет — поживешь десяток-другой лет в замке некроманта, так только в одну примету верить и остается. Бенедикт любил шутить, еще до того как евнухом в заморский гарем был назначен: «Если лежишь на плахе и к шее приближается топор, то голова у тебя скоро болеть перестанет». Вот это я понимаю, верная примета, тут даже нечего возразить, а остальное так, народный фольклор, и не более.
Хорошие у нас края. Говорят, за границей даже днем одинокому путнику в темном лесу ходу нет. Путнице и вовсе — только из дома выйдет, мигом какой бандит с насильничает. А ночью, по слухам, все по домам сидят за двойными запорами да дрожат от страха — у них там вурдалаки шастают, твари, которых даже самый высокий частокол не остановит. Говорят, в иных краях торговцы только караванами ходят, где охраны — целая армия. Говорят, что в лесах живут страшные ведьмы, которые воруют детей и готовят их в печке… Да много чего говорят — баек тоже хватает, но в целом так оно и есть. На то они и страны заморские, чтоб там ужасы