— Не забывайся, дочь, ведь даже у моей благосклонности есть пределы! — злобно рыкнул альбинос. — Я не собираюсь тратить ресурсы на твою бесполезную игрушку! Всякий раб с поверхности, обитающий здесь, покупает право жить своими умениями! Кузнецы, ткачи, столяры — все они отрабатывают каждую кроху моей силы!
— Прости, мой патрон, я не хотела вызвать твое недовольство… — пошла на попятную Насшафа. — Мне достаточно того, что ты просто сохранишь жизнь и красоту этому человеку. Большего я у тебя не прошу! Обратить его в шакстора можно и после смерти.
— Пусть будет так, — нервно дернул плечом кьерр и щелкнул пальцами, давая команду перерожденным.
Тотчас же к раненному жителю поверхности метнулась пара рабочих. Быстро-быстро перебирая двумя дюжинами ножек, которые когда-то были ребрами и произрастали прямо из туловища, они подбежали к иштассу. Один помог сгрузить желтоглазую добычу Насшафы на спину другому. А затем существо засеменило за хозяином улья, направляясь к сердцу всей колонии — к срединному вертепу. Месту, где происходило священное таинство преображения. Где верховный отец создавал из трупов людей и животных свои невероятные творения.
* * *
Первое моё впечатление от так называемого улья я бы охарактеризовал одним ёмким словом. И слово это: «жесть». Запутанные переплетения подземных коридоров, покрытых какой-то слегка люминесцирующей плесенью. Вонь и смрад. Постоянные шорохи и щелчки, раздающиеся из мрака. А еще твари… Твари настолько ужасающие, что кровь стыла в жилах от одного их вида. Пожалуй, я даже возрадовался, что в обители кьерров с трудом можно рассмотреть собственную вытянутую руку. Иначе б, наверное, точно не сдержался и затопил тут всё очистительным огнем, невзирая на риск сгореть и самому.
Насшафу встретил какой-то бледномордый клоун, ряженый в бесформенные белые одежды, будто какое-то карикатурное привидение. Я не понял, о чем они тут шипели, но судя по тому, как моя пленительница перед ним стелилась, был он какой-то здешней шишкой. Потом меня переложили с уродливого иштасса на другое неописуемо отвратное порождение Абиссалии. У него было человеческое лицо с застывшей в предсмертном крике гримасой. Но вместо глаз торчали какие-то стебельчатые отростки, как у улиток. Из-за того, что передвигались они на животе, перебирая костяными педипальпами, пробивающимися прямо из раскуроченной грудины, я их про себя окрестил «сколопендрами».
Когда эта тварь зашагала, заботливо придержав меня гнущимися во все стороны руками, я едва не облевался. Слава богам, что нечем было, ибо альбиноска сегодня меня не кормила. И тут уже мне захотелось проклясть острое алавийское зрение. Поскольку даже такая темнота не являлась для него непроницаемым препятствием. Я всё равно умудрялся замечать в улье белых дьяволов вещи, которые леденили мою душу. Боюсь, что даже если вырвусь из этой передряги, то никогда уже не стану прежним…
Вскоре вся эта странная процессия доставила меня в помещение неправильной формы. Стены тут были увешаны целыми гроздями светящегося мха. Но даже обилие подземных растений не могло разогнать мрак. Хотя для кьерров, наверное, здесь было ярко, как в полдень.
Жуткая сколопендра не особо-то и мягко переложила меня на подобие операционного стола, вытесанного из камня. И я тихо зарычал от боли, прострелившей нижнюю часть туловища.
— Тиш-ш-ше, моя крас-сота, — склонилась ко мне пара красных глаз Насшафы. — Надо тер-рпеть.
Я собирался спросить, а нельзя ли мне выдать еще один вонючий комочек зелья, успокаивающего боль. Но тут кьерр в балахоне без какого-либо предупреждения грубо сорвал с моей ноги фиксирующие повязки. От нового мучительного приступа у меня потемнело в глазах и перехватило дыхание. Из горла вместо желаемого вопроса вырвалось лишь бессвязное сипение.
— Не шевелись, человек, иначе сделаешь себе хуже, — предупредил меня альбинос.
Как оказалось, языком людей он владел в совершенстве. И разговаривал без малейшего намека на акцент.
А дальше для меня началась форменная пытка. Мне в рот влили какое-то зелье, после чего белокожее отродье, вооружившись кривым загнутым ножиком, принялось ковыряться в моей глубокой ране. Боль хлестала по нейронам, пронизываю каждую клетку тела. И та часть разума, которая каким-то чудом не растворилась в ней, удивлялась, почему я от этих манипуляций не издох или хотя бы не потерял сознание. Естественно, при таком истязании сохранить неподвижность не получалось. Я бился и дергался. Но Насшафа на пару с мерзкой сколопендрой навалились на меня, хватая за руки и ноги. Пока кьерр что-то увлеченно кромсал в моем теле, я даже позабыл, что владею магией. И слава богу, иначе б точно сжег тут всё дотла, лишь бы прекратить сей ужас.
Не могу сказать, сколько длилось это испытание. Если руководствоваться субъективными ощущениями, то чуть дольше вечности. И в процессе я воочию мог увидеть, почему мастерство обращения с короткими клинками у подземного народа считается священным. Альбинос кромсал меня как мясник и хирург в одном лице. Он распорол мою ногу от колена до бедра и вскрыл нижнюю часть живота, добираясь до раздробленного таза. Умелыми движениями он отсекал мышечную ткань и сухожилия. Потом что-то долго колдовал в области колена, а затем «Хрусть!» И по частям вытащил из меня берцовую, мать твою, кость!
Кажется, к этому моменту непонятное снадобье вышло на пик своего действия, а потому я воспринял происходящее более-менее спокойно. Ну насколько это вообще было возможно в подобной обстановке.
Квадратными глазами я следил за манипуляциями кьерра. Как он рассматривает обломки моих костей, нюхает их и даже пробует на язык. После чего ненадолго пропадает из поля моего зрения, возвращается с огромным искусно ограненным кристаллом, размерами превышающим спелое яблоко. Красноглазый баюкал его в руках так заботливо, словно держал новорожденное дитя. Тут даже мимолетного взора хватало, чтобы понять — эта вещь для него представляет величайшую ценность.
А потом он повесил его себе на шею и начал творить волшбу. На многочисленных гранях камня стали зажигаться проекции истинных слогов. Но не тех, которыми пользовались люди. Как музыкант в прошлом, я бы сказал, что он работал строго в контроктаве, изредка поднимаясь в большую. И мое изувеченное тело отзывалось болезненными вибрациями на его действия. Будто струны фортепиано, по которым стучат обитые войлоком молоточки.
Несмотря на всё своё состояние, я прикипел взглядом к создаваемым чарам. Они были гораздо запутанней, нежели заклинания человеческих магистров. И по сложности скорее походили на те симфонии, которые плели алавийские колдуны, погубившие весь Сарьенский полк. Я старался запоминать хотя бы отдельные части, а также реакции организма на них.
Затем кьерр что-то защелкал на своем наречии, и сколопендра куда-то испарилась. Через полминуты она притащила целую груду расчлененных человеческих останков, в которой бледнокожий колдун принялся споро копошиться.