— Что она говорит? — Спросил я у ребенка.
— Мама спрашивает, не хочу ли я пить.
— А ты хочешь?
— Я не знаю, — почему-то мне привиделось, как щуплый угловатый силуэт пожимает худыми плечами на фоне непроглядного мрака, — я перестал чувствовать свое тело. Но, наверное, уже пора бы и попить.
— А можно… можно тогда я попробую ответить ей?
Я боялся, что Данмар воспротивиться, и наше невольное соседство сразу же перейдет в фазу борьбы. Однако малец вопреки моим опасениям как-то уж слишком легко согласился. Видимо, его степень доверия к «ангелу» была настолько велика, что его не пугал тот факт, что его телом управляю я, а не он.
Получив от мальчика добро, я еще раз попытался распахнуть веки. Боль тут же безжалостно сдавила череп огромной шипастой пятерней, однако на этот раз приступ оказался не столь сильным. Так что я сумел без особого напряжения разглядеть склонившееся надо мной миловидное женское лицо… кхм… точнее будет сказать над Данмаром. Все-таки не стоит забывать, кто истинный владелец этой плоти, и что я здесь просто гость, каким-то противоестественным способом заполучивший полную власть.
Мама мальчишки оказалась настоящей красавицей. Я бы даже сказал, что слово «красавица» недостаточно емкое и красочное, чтобы описать ее привлекательность, однако, распыляться на эту тему не стану. Не думаю, что моей изуродованной душе позволено судить о красоте. Вполне возможно, что мое восприятие до неузнаваемости искажено, и я пока просто не в состоянии трезво оценивать свое окружение.
Но все же ее темные волосы, шелковыми каскадами спускающиеся ей на плечи, не могли не притягивать моего взора. Ровно как и глубина ярких зеленых глаз, в которых, казалось, можно утонуть. Прекрасный образ женщины довершала светлая без единого изъяна гладкая кожа и пухлые губы, цвета темного амаранта. И ее ослепительное великолепие резко контрастировало с откровенно крестьянским убранством комнаты, которое мне открылось.
Увидев, что я смотрю на нее, мама Данмара что-то успокаивающе зашептала и принялась поглаживать нежной теплой ладонью по его щеке. Затем она поднесла ко рту ребенка какую-то плоскую пиалу, и я послушно сделал чужими устами большой глоток прохладной воды.
Да, это была самая обычная вода, но мне мой самый первый глоток показался вкуснее самой изысканной божественной амброзии. Первые же капли влаги просто взорвали мое сознание фейерверком блаженства, и я совершенно неосознанно вспомнил свой родной, казалось, безвозвратно позабытый язык…
— Какой же кайф… — пробормотал я, силясь вспомнить, как звучат остальные его слова, и не является ли это внушенным погаными демонами бредом.
Мгновением позже, конечно же, я спохватился и тут же стиснул зубы, чтоб не ляпнуть еще чего-нибудь лишнего. Но было уже поздно. Невовремя выскочившее слово, похоже, несколько насторожило женщину. Она наклонилась ближе, и с тревогой стала всматриваться в мои затуманенные болью глаза.
— Данмар, как мне поблагодарить твою маму? Что нужно сказать? — Поспешил я обратиться к мальчишке, чтобы попытаться сгладить неловкую ситуацию.
— Скажи ей: «Efharisto, Mitera», — почти мгновенно отозвался голос в моей голове. — Это означает: «Спасибо, мама».
Я постарался повторить за мальчишкой эту короткую фразу наиболее точно, чтобы со стороны не казалось, будто я говорю на этом языке впервые. Но судя по тому, что обеспокоилась женщина еще сильнее, я полностью провалился.
— Милый, что с тобой? Почему ты так странно разговариваешь? — Перевел мне ребенок слова матери.
— У меня в голове один туман… — пролепетал я непослушными устами. — Кажется, я слишком сильно ударился…
Эту реплику мне юнец диктовал чуть ли не по слогам, потому что для моего слуха она звучала откровенной тарабарщиной, и воспроизвести нечто подобное с первого раза у меня не получалось.
В конечном итоге мама Данмара не то чтобы успокоилась, получив такое объяснение, однако пытать расспросами страдающего ребенка перестала. Когда она ушла, на прощание потрогав лоб мальчика, я снова заговорил с юнцом, пытаясь хоть немного прояснить для себя ситуацию.
— Слушай, а как так получается, что я не знаю ни слова из вашего языка, но понимаю тебя?
— Это мне неведомо, — честно ответил он, не выказывая никакого беспокойства, оттого что мы с ним на пару только что обманули его мать. — Я ведь даже не говорю, а просто думаю о чем-либо. Ты же ангел, ты должен больше понимать во всем этом.
— Хм… вот оно что… — задумчиво протянул я. — Значит, просто думаешь…
Похоже, наша ментальная связь с Данмаром оказалась чем-то более глубоким, чем простое словесное общение. Она была более всеобъемлющей, позволяя нам понимать друг друга с полумысли. И даже то обстоятельство, что ни один из нас не знал языка другого, не мог воспрепятствовать нашей коммуникации. Что ж, этим вполне можно воспользоваться, чтобы хоть немного изучить здешний диалект, а то насколько же странно будет выглядеть ребенок, подолгу вспоминающий слова и произносящий их по слогам?
За прошедшую ночь, нам с Данмаром никто не мешал. Я расспрашивал мальчика, пытаясь сделать хотя бы наброски картины окружающего мира, а он мне отвечал в меру своей детской осведомленности. Правда мне начинало казаться, что с каждым новым вопросом желания разговаривать у него словно бы убавлялось, будто он начинал засыпать на ходу и терять ко всему интерес.
Для меня время до рассвета пролетело почти незаметно. За минувшие часы мы не успели с мальчуганом даже как следует познакомиться. Что уж говорить о более пространных вопросах о его семье, городе, стране и вообще местном обществе. И, в принципе, ничто мне не мешало продолжить мысленную беседу, однако с первыми лучами солнца нашу с ним обитель посетило новое действующее лицо.
К утру следующего дня в крохотную комнату, где лежал мальчик, протиснулась целая делегация. Возглавляла ее уже виденная мной мать, на лице которой помимо искреннего беспокойства оставила свой отпечаток еще и бессонная ночь, полная волнений и переживаний за сына. За ней бочком, стараясь ничего не задеть и не свалить, протиснулся огромный медведеподобный здоровяк. Как сказал мне Данмар, это был его отец. Великан постоянно нервно оглаживал свою гигантскую бороду, которая своей пышностью могла посрамить иной веник, и тоже выражал своим видом крайнюю степень обеспокоенности. А последним вошел сухопарый мужчина, облаченный в иссиня-черные одежды. И незнакомец, в противовес тревожным родителям, совершенно не выглядел взволнованным. Он источал такое подавляющее спокойствие и монументальную уверенность, что их можно было почувствовать едва