– Это – в честь праздника святого Спиридона, – заявила она и перекрестилась на греческий лад. – Только от Отца, а не от Сына! И пусть мой христианский поцелуй скрепит нашу взаимную приязнь и не даст нам забыть друг друга. Скоро за мной придут сюда слуги моего отца.
Ее щеки горели, а поцелуй не был христианским. От нее пахло гиацинтами. Высокие дуги бровей казались тоненькими синими линиями. На губах алела красная помада, как это принято у знатных женщин Константинополя.
– Я не могу вот так с тобой расстаться, – сказал я. – Даже если ты живешь за семью воротами, запертыми на семь замков, я все равно не успокоюсь, пока не найду тебя. И даже если нас разделят время и пространство, я буду искать тебя снова и снова. И ты не сможешь меня остановить.
– А зачем мне тебя останавливать? – спросила она, насмешливо вскинув брови. – Откуда ты знаешь?.. Может, я сама сгораю от нетерпения, мечтая побольше услышать о тебе и твоей удивительной судьбе, господин Ангел?
Ее издевка была восхитительна, а тон говорил больше, чем слова.
– Так назови мне время и место, – настаивал я. Она нахмурилась.
– Ты сам не знаешь, сколь неподобающе звучат твои слова. Но, возможно, таковы обычаи франков.
– Время и место! – повторил я, хватая ее за плечо.
– Как ты смеешь! – уставилась она на меня, побледнев от неожиданности. – Еще ни один мужчина не решился коснуться меня. Ты не знаешь, кто я. – Но она даже не пыталась высвободиться, словно мое прикосновение, несмотря ни на что, было ей приятно.
– Ты – это ты, – ответил я. – И этого мне довольно.
– Возможно, я пошлю тебе весточку, – пообещала она. – Какое значение может иметь в столь неспокойное время, подобающе мы ведем себя или нет. Ты франк, а не грек. Но встреча со мной может оказаться для тебя опасной.
– Когда-то я стал крестоносцем, потому что мне не хватало веры, – проговорил я. – Всего остального я достиг. Поэтому думал, что по крайней мере сумею пожертвовать жизнью во имя Бога. Я убежал от турок, чтобы умереть за Христа на стенах Константинополя. Ты не можешь сделать мое существование более опасным, чем оно есть.
– Молчи! – воскликнула она. – Обещай хотя бы, что не пойдешь за мной. Мы и так уже привлекли к себе слишком много внимания. – Она закрыла лицо разорванной вуалью и повернулась ко мне спиной.
За ней пришли слуги в голубых и белых одеждах. Она двинулась за этими людьми, даже ни разу не взглянув на меня на прощание, а я остался в храме. Но когда она удалилась, я почувствовал себя совершенно обессиленным, словно истекал кровью, которая струилась из открытой раны.
14 декабря 1452 года
Представители разных народов, собравшись во главе с императором Константином в храме Пресвятой Девы Марии возле порта, постановили двадцатью одним голосом – против нескольких голосов венецианцев – конфисковать для обороны города венецианские суда, стоявшие в гавани. Тревизано заявил протест от имени владельцев кораблей. Арматорам позволили оставить за собой все грузы, когда капитаны поклялись, что не предпримут попыток к бегству – и целовали в том крест. Арендная плата за корабли была установлена в размере четырехсот бизантов в месяц. Это совершенно грабительская цена, но Венеция умеет воспользоваться случаем – да и зачем утопающему считать свое золото?..
Император совещался с Григорием Маммасом, которого народ зовет лжепатриархом, с епископами и настоятелями монастырей. Речь шла о переплавке церковных ценностей на монеты. Это ограбление монастырей и храмов и изъятие золотых и серебряных сосудов монахи считают настоящим результатом объединения церквей и принятия унии.
Цены на недвижимость упали до предела. Даже по краткосрочным займам проценты в течение нескольких дней подскочили до сорока. Долгосрочных кредитов не открывают вообще нигде. Драгоценные камни стоят очень дорого. За один маленький бриллиант я купил ковры и мебель; раньше мне пришлось бы выложить за это шестьдесят тысяч дукатов. Я обставляю и украшаю дом, который только что снял. Хозяин готов дешево продать мне его, но зачем мне покупать дом? Этому городу осталось жить несколько месяцев.
Я мало спал две последние ночи. Вернулась моя давняя бессонница. Внутреннее беспокойство гонит меня на улицу, но я не выхожу из дома: вдруг кто-нибудь станет меня искать? Читать не могу. Я уже достаточно начитался, чтобы понять, насколько бесплодна вся эта наука. Мой греческий слуга следит за каждым моим шагом, но это вполне естественно и пока мне не мешает. Как они могут доверять человеку, который столько лет провел у турок? Мой слуга – убогий старик, и мне жаль его. Я охотно позволяю ему подрабатывать, шпионя за мной.
15 декабря 1452 года
Я держу в руке послание. Это лишь крошечная бумажка, свернутая трубочкой. Ее принес мне сюда сегодня утром бродячий торговец овощами.
«В храме Святых Апостолов после полудня». Вот и все, что там было написано. В полдень я сказал, что отправляюсь в порт, и послал моего слугу прибраться в подвале. Уходя, я запер старика в погребе.
Сегодня я не хочу ощущать на себе ничьих пристальных взглядов.
Храм Святых Апостолов находится на самом высоком холме города. Для нежного свидания место было выбрано прекрасное: лишь несколько женщин в черном, погруженных в молитвы, стояло здесь на коленях перед святыми иконами. Моя одежда никого тут не удивила, поскольку в этот храм часто заглядывают моряки-латиняне, желающие увидеть могилы императоров и бесценные реликвии. Прямо у входа, с правой стороны, стоит за небольшим деревянным барьерчиком кусок каменной колонны, к которой был привязан Спаситель, когда его бичевали римские солдаты.
Мне пришлось ждать в храме больше двух часов. Время едва ползло. Но на меня никто не обращал внимания. В Константинополе время уже не имеет никакого значения… Коленопреклоненные женщины отрешились от мира и погрузились в молитвенный экстаз. Очнувшись, они озирались вокруг так, словно пробудились ото сна. И их глаза вновь наполнялись безграничной и невыразимой грустью умирающего города. Женщины закрывали лица вуалями и выходили, опустив очи долу.
После холодной улицы в храме было тепло. Под его мраморным полом проложены трубы с теплым воздухом – по старому римскому образцу. Исчез и ледяной холод, сковывавший мою душу. В горячке ожидания я упал на колени, чтобы помолиться, чего не делал уже очень давно. Я замер перед алтарем – и молился искренне и пылко:
«Боже всемогущий, Ты, который совершил то, что недоступно нашему разумению, снизойдя в образе Сына Своего во плоти на землю и