Обычная практика. Товар мог не подойти, тогда хозяин его менял, а мы продавали его снова.
Поэтому Эм нужно было понять, что это ее жизнь и другой у нее больше не будет. Мне не было жаль ее. Почему я должен был жалеть рабыню? Потому что она льет слезы? Слезы — это признак слабости, а мы не переносили слабых, поэтому она больше раздражала ими, чем вызывала снисхождение.
По прошествии нескольких дней я отвел Эм на форум в общую комнату. Она сначала испугалась, прижавшись ко мне, ища у своего мастера поддержки. Это внушало мысль, что я двигаюсь в правильном направлении, привыкание к мастеру тоже немаловажный аспект в обучение, но я отцепил ее руку и посмотрел в испуганные глаза холодным безразличным взглядом:
— Теперь ты живешь здесь.
Развернулся и ушел, оставив ее вместе с десятком таких же, как она, рабынь.
Кем она была для меня? Всего лишь куском мяса или кем-то большим? Смешно, даже то, что эти вопросы возникли в моей голове. Абсурдные.
Встряхнул головой и отправился на встречу с другими мастерами, нам было, что обсудить.
А рабам… Одно место. У ваших ног. Иного и быть не может.
ГЛАВА 3. Маира
Я ненавидела его всей душой. Мне хотелось, чтобы он испытал на себе все мыслимые и немыслимые пытки. Чтобы познал не ад, который считался в земной мифологии местом для грешников, нет — чтобы плевался кровью, чтобы с него живьем сдирали кожу, а он бы кричал от бессилия и боли. Мне хотелось, чтобы он страдал. Изощренная часть меня, испорченная его же руками, наслаждалась бы этим зрелищем, быть может, даже участвовала бы сама. Она бы упивалась его унижением. Ликовала. Но мои кровожадные мысли оставались при мне, а действительность оказывалась беспощадной. Бесправная вещь, рабыня — вот моя роль…
Сначала я старалась быть покорной, пыталась выполнять все приказы, наивно полагая, что меня не тронут, если буду послушной, но я ошибалась… Что я видела в этой вселенной? Что я вообще знала о мире? Попросту привыкла к покорной роли, к миру в тени высокородных кроксов. Не видят, не высовываешься — значит не тронут. И хоть все во мне бунтовало такому положению в нашем обществе кроксов, что я могла сделать против миллиардов? Что могла изменить одна девочка в закостенелом обществе, где столетиями принято такое обращение к отличающимся. Уяснила для себя, что чем меньше ты сопротивляешься, чем меньше тебя видят, замечают, тем легче жить. И я пыталась в той прошлой жизни… Как умела, но… к рабству меня никто не готовил, а мои истины рассыпались на ветру.
Аякс не был самым жестоким из мастеров, так, во всяком случае, говорили другие рабыни, но это не значило, что он жалел кого-либо, делал поблажки. Нет. Он умело подавлял, вызывал слезы, рушил систему ценностей. Без эмоций наблюдал, будто ему и вовсе неинтересно происходящее, зрелище того как разумное существо превращается в робота запрограммированного лишь к выполнению определенных команд. Он был чудовищем в моих глазах, чтобы не говорили другие.
— Смирись, Эм, — шептала с соседней кровати Ка, так она себя называла.
Уже давно потерявшая имя, забывшая, как и прежнюю себя, но я не хотела становиться одной из этих безликих. Кое-как пытаясь дышать, вспоминать прошлую жизнь, цепляясь за прошлую себя в отчаянной попытке выжить, не уйти окончательно, не стать просто товаром, остаться собой, хотя бы в душе. Я надеялась, что смогу сохранить рассудок, стараясь соответствовать ожиданиям мастера, но Аяксу этого было мало…
Он будто чувствовал несоответствие. Неужели видел в моих глазах жизнь вместо пустоты? Неужели ощущал, что меня не сломить так просто? А за показным смирением скрывается жгучая ярость…
И он нашел способ, как пробить ту стену, которой я отгораживалась в первые дни моего пребывания в колонии. Влез в душу, расковырял там все, выуживая наружу потаенные страхи, желания… Его методика работала, если у него таковая была, потому что я теряла себя. А первым взрывом сверхновой в моем сердце стал секс, точнее — насилие над моей душой.
Чувствовать желание к ненавистному врагу — невыносимо. Хотеть… умолять его прикосновений, умирать под ним от недостачи воздуха и выгибаться навстречу, несмотря на боль от первого проникновения в тело, на нежелательность сексуального акта. В моих глазах застыло отчаяние. Душа ревела, просила остановиться, но не тело… тело горело, сгорало. Нет ничего хуже диссонанса между телом и душой, это даже ужаснее боли. Боль можно выдержать, а вот беспомощность, невозможность управлять собой — нет. Видимо он хотел, чтобы я стала покорной, не сопротивлялась, вот и нашел способ, но я так испугалась предстоящего насилия, что не могла здраво мыслить, отгородиться… Я так его боялась, а в итоге — это меня почти сломало.
Аякс не жалел меня, увидев руины моей личности в глазах, смотрящих на него беспомощно, после произошедшего. Почему-то думала будет в его взгляде некое
