Наверное, Настя в своём гадальческом приходе видела именно это. Люди действительно лежали на земле и глядели в небо пустыми глазами. «Пустыми» — в смысле, что без зрачков, без радужек. Одни белки остались. Жуть, честно говоря.

Были и живые. Я увидел нескольких смоленских охотников. Среди них — мужика лет пятидесяти, с задорно торчащими усиками и злым взглядом, его я точно видел впервые.

— Аполлинарий это, — вполголоса произнёс Харисим. — Глава наш. Самолично пришёл на такое дело глядеть. Видано ли — чтоб целая деревня…

— А чего имя бабское?

— Про такое даже не заикайся — расстраивается.

— Как вы его — Полей зовёте?..

— Молчи, говорю! Линаром зовём.

— Ох, затейники…

Тут мужик подошёл к нам и резко спросил:

— Этот, что ли?

— Этот, — пробормотал Харисим.

— Ну надо ж. От горшка два вершка, а разговоров…

Какой занятный приём: говорить о присутствующем человеке так, будто его здесь нет. Ну что ж, в эту игру можно играть вдвоём, Поля.

— Это, что ли, ваш глава? — посмотрел я на Харисима. — Хорош! Как на Троекурова идти — так его нету, а как баб мёртвых щупать — прибежал.

— Я из похода только вчера вернулся! — возмутился глава.

— О, мы общаемся? Приятно познакомиться: Владимир, — протянул я руку.

— Линар.

Во взгляде Линара, когда он пожимал мне руку, отчётливо читалось: «Ладно, один-один, но мы ещё посмотрим».

— Так что тут у нас? — взял я быка за рога. — Не справляетесь?

— Думаешь, я за тобой послал ради помощи? — сдвинул брови Линар.

— А ради чего? Не, ну если надо, я и мешаться могу, конечно…

— Идём.

Я пошёл — отчего б не пойти, когда вежливо просят. Линар привёл меня к дому, стоящему в центре деревни. Возле дома лежал какой-то особенно изувеченный мертвец. А на стене кровью — видимо, его кровью, — был изображён герб рода Давыдовых.

— Узнаёшь? — хмуро спросил Линар.

— Видал пару раз, — в тон ему ответил я. — Неожиданно, конечно…

Хоть Настя и предупреждала, что вий будет искать меня, я не думал, что намерение обозначит столь конкретно. А тут — считай, записку оставил.

— Ты, наверное, понимаешь, почему я за тобой послал. Понимаешь, на что всё это похоже.

— Ещё бы не понять. На вия похоже.

— Именно. Вот и скажи мне что-то. Успокой. Или наоборот…

— Порадовать особо нечем.

— Так и думал.

— И что делать будешь, Линар? Соберёшь людей и двинешь в дальний поход, подальше от Смоленска?

— А что ещё мне остаётся?

— Ну, не знаю… Как вариант — дать этой твари бой.

— Кому? Вию? — Линар расхохотался, но смех его был нервным и вообще не весёлым. — С вием боя не бывает, только бойня.

— Так, а вы, простите, охотники — или насрано? Вы на кой-хрен вообще существуете? Как мелочёвку всякую пинать, так вот они мы. А как нарисовалось что посерьёзней, так бежать. А придёт эта тварь в город — и что?

— И убьёт всех в городе, — заявил Линар. — И ничего мы сделать не сможем! Он… он в городе недолго будет. Может, месяц побесчинствует, а после уснёт. Говорят…

— Говорят, что в Москве кур доят, — огрызнулся я. — Так вот, слушай меня сюда, Линар. Когда вий придёт в Смоленск, он найдёт там меня. И я его убью. Не благодари. Только имей в виду: когда в Смоленск вернёшься ты, тоже увидишь там меня. И Орден Падающей Звезды — мой орден. А вам всем, ребята, придётся искать себе новое место. Ну, или умолять нас, чтобы приняли к себе. А мы подумаем, принимать или нет. Очень хорошо подумаем, нужны ли нам трусы.

— Ну ты и наглый, — покачал головой Линар.

— Это не наглость, это — справедливость. Победитель получает всё, а сбежавший с поля боя — только то, ради чего бежал. Жизнь.

— Я не жизнь спасаю! — взревел Линар. — Что проку, если все охотники полягут⁈ Кого мы тогда спасём⁈ Никого! Уж лучше сбежать и схорониться, пока эта напасть не минует, а потом ещё тысячу человек защитить от упырей и волкодлаков! Эта тысяча нам спасибо скажет. А поляжем мы — и что?

Самое отвратительно то, что определённая логика в словах Линара была. Мерзкая такая логика…

— Да ничего. Я что, спорю с тобой, что ли? Решил бежать — беги. Насчёт города я предупредил, не удивляйся потом. Здесь мои угодья будут.

— Это если выживешь.

— Разумеется, выжить — тоже в планах. И отхватить с убийства вия столько родий и костей, что ни в сказке сказать, ни пером описать… Всё? Порешали организационные вопросы? Трупы допрашивать будем?

— Трупы? — огляделся Линар.

— Что, некромантическую ветку никто не качает у вас? Ладно, скажите спасибо, что я здесь. Сейчас исполним.

Я подошёл к изувеченному трупу и сперва его поправил. Костоправ, Заживление — все дела. Чтоб было, что оживлять. А уже потом кастанул Воскрешение.

Мертвец дёрнулся, открыл глаза. Нормальные, кстати говоря, человеческие глаза. И радужка на месте, и зрачок.

— Доброго времени суток, — поздоровался я. — Что вы можете сказать о произошедшем здесь безарбузии?

— Ар-р-ргх! — сказал мертвец.

— Я вас услышал.

Ещё одно Заживление, ещё один Костоправ.

— Ещё раз. Что здесь случилось?

Мертвец зашевелился более осознанно, сел и уставился на меня, будто раздумывая. Я не мешал ему собираться с мыслями. Как-никак, не каждый день умираешь и воскресаешь. Наверняка специфические ощущения, требуют осмысления и рефлексии.

— Убили всех, — родил мужик кэпскую мудрость.

— Конкретно тебя кто убил?

— Какие-то. Упыри, наверное, а может, вурдалаки — не понимаю в них. Я на крики выскочил, они меня и схватили. Руки-ноги поломали, кровь давай пить. Тут я и умер.

— Больше никого не видел?

— Никого.

— И не слышал ничего?

— Ничего.

— Ясно. Свободен.

Мужик рухнул в объятия смерти. Линар поглядел на меня с плохо скрываемой надеждой.

— Может, всё же упыри бойню учинили?

— Тебе видней, ты тут дольше. У всех мертвецов следы укусов?

— Ну… есть у некоторых…

— А зрачки от упырьего яда пропадают?

Линар сплюнул и выругался. Сам уже понял, что цепляется за соломинку, и как жалко это выглядит.

Я окинул взором масштабы разрушений. Н-да… Всех воскрешать — воскрешалки не хватит. Мана-то некисло просаживается от таких заходов. И что я узнаю? «Шёл, упал, очнулся — вий»?

— А бабка где? — спросил я.

— Какая такая бабка?

— Харисим сказал, бабка одна живая осталась.

— Ну и трепло этот Харисим! Ладно. Айда за мной.

Бабка обнаружилась там же, где была изначально — в избе, за печкой. На самой окраине деревни.