роли недопустим. И вместе с тем были свободны от дублей, хлопушки, необходимости входить в роль и выходить из нее, поскольку ложились и вставали с этой ролью. И делали не то, что написано или приказано, а то, что хотели. Спали тоже с кем хотели, когда хотели. Пили, били. Страдали, кажется, по-настоящему. Любили, кажется, тоже.

Пусть только в рамках игры — но какой! — Хржановский освободился от границы между «подлинным» и «сыгранным», документальным и игровым, актерским и неактерским существованием.

Одновременно предстал демиургом-художником, Автором с претензией на заглавное «А» и отступником от негласного кодекса авторского кино, повелевающего контролировать всё и не допускать отступлений от плана. «Дау» — сплошное отступление.

А заодно освободил зрителя и критика от окончательного суждения, представив ему бесконечный work-in-progress, лишив его даже начальных и финальных титров. У тебя нет шансов увидеть «Дау» целиком, и в любой твоей оценке априори будет содержаться риск ошибки. Но также и свобода интерпретации — как в пазле, где принципиально отсутствует несколько предположительно ключевых элементов, а потому собрать его не способен даже гений.

Тут и свобода писать о «Дау» что угодно и как угодно, поскольку написать обо всём (или, допустим, о самом важном) невозможно. Распространяется она парадоксальным образом и на тех, кто «Дау» не видел.

Секс. Мат. Любовь

Невиданность и неувиденность «Дау» в России объясняется техническими причинами: там беспрестанно звучит запрещенный у нас мат и регулярно возникает несимулированный секс, который со стопроцентной вероятностью был бы квалифицирован как порнография.

Запретный плод, когда он запретен, становится зоной свободы (естественно, европейский зритель этого почувствовать не может). Уже в этом, а не только в специфической тематике и игре со своеобразными национальными кодами, причина концептуальной непереводимости «Дау».

Забавное наблюдение над самим собой: услышав матерную тираду с экрана, вздрагиваешь. А в повседневной жизни, конечно, не стал бы. Впрочем, мат только называет те явления, действия и части тела, которые потом Хржановский без лишних слов (но и без купюр) показывает. Мат, можно сказать, прелюдия: в гомосексуальной докудраме о двух дворниках «Саша Валера» (он же «Дау 8») именно так. Вывод, точнее, выход из шокирующе откровенного акта — эпилог, молитва о победе добра над злом во всём мире, которую возносит к небесам сидящий на унитазе Валера после счастливого соития с Сашей. Профанное прямой дорогой ведет к божественному. И это дорога свободы.

Секс тесно связан в сознании российского зрителя с насилием. Или не только российского? Движение #МеТоо помогло; западная пресса замечает, что в нынешнем мире «Дау» — невозможное явление. Не поспоришь. В фильмах Хржановского много секса — неужто добровольного?

Понятно, откуда берется проекция. В любом кино о любви, даже самом мягком, мало добровольной эротики. Чужие друг другу люди целуются, обжимаются, трутся, обнажаются. Работа такая. Об экстремальных случаях вроде «Последнего танго в Париже» говорить не приходится. Россия — страна зажима. В СССР секса не было, откуда б ему взяться в РФ. По меньшей мере в кино.

О чудо: в «Дау» секс только полюбовный. Ведь всё по-настоящему. Разновидности? Любые. Настоящая энциклопедия. Супружеский: Лосев с женой в «Смелых людях», Ефремов с женой в «Дау 9» (он же «Никита Таня»). Внебрачный: Дау с Марией в «Трех днях» («Дау 7»). Любовники: математик Дмитрий Каледин с буфетчицей (в миру актриса фильмов для взрослых) Ольгой Шкабарней в «Регенерации» («Дау 14») и Максим «Тесак» Марцинкевич с библиотекаршей Викой в «Дегенерации» («Дау 13») и «Новом человеке» («Дау 10»). Гомосексуальный — «Саша Валера» и лесбийский — «Катя Таня» («Дау 5»). Инцестуальный в «Эдипе» («Дау 11»). Даже садомазо в «Наташе» («Дау 12»): гэбэшник Ажиппо пытает буфетчицу Наташу, насилуя бутылкой из-под коньяка, но она побеждает его, после этого признаваясь палачу в любви и его соблазняя.

Песнь торжествующей любви. Без цензуры.

Последний кадр последнего «Дау» — обнявшиеся влюбленные. Only lovers left alive.

Музыка

На одной из площадок «Дау» в Париже дал сюрприз-концерт исполнитель заглавной роли, греческий дирижер Теодор Курентзис со своим оркестром MusicAeterna. Играли скрипичный концерт Чайковского. Несколько дней спустя его же — в Москве с эксцентричной босоногой Патрицией Копачинской в качестве солистки. Возмущающая ортодоксов интерпретация — бесконечная смена темпа и громкости, со скрипкой творится что-то несусветное: не концерт, а театр. По сути, сверхромантический спектакль, живой диалог мужского (оркестр и Курентзис) с женским (Копачинская).

По интуитивно понятной логике Концерт был укомплектован двумя оркестровыми сюитами Чайковского — именно о любви: «Ромео и Джульетта», «Франческа да Римини». Любовь, прерванная смертью; любовь, звучащая из Дантова ада. Мимолетная, невозможная, запретная любовь среди царства насилия, страданий и ненависти. Своеобразный музыкальный синопсис к «Дау».

Проект Хржановского интерпретируют как постмодернистский (исходя из логики интерпретационной анархии) или модернистский (учитывая взбалмошный авторитаризм режиссера). Тогда как он, конечно, романтический. Законно вспомнить в порядке приблизительных аналогий «Наполеона» Абеля Ганса — да хоть бы и «Наполеона» Кубрика, «К диктатуре» или «Капитал» Эйзенштейна. Но не в меньшей степени — «Кольцо нибелунга» Вагнера. Еще одна история о мимолетной и потому идеальной любви, закончившейся изменой, насилием и концом света.

Что есть «Дау», как не эталонный гезамткунстверк?

Красота

Музыку в «Дау» приносит не заглавный герой, даром что роль исполнена дирижером, а его сын, которого сыграл Николай Воронов, человек явно пограничный, лежавший в психиатрической клинике. Автор песни «Белая стрекоза любви», культовый интернет-персонаж. Композитор и певец.

В «Дау ii» его героя соблазняет собственная мать. На самом деле у Щёголевой и Воронова не такой значительный возрастной разрыв. А роман случился на самом деле. Так миф об Эдипе родился внутри «Дау» сам собой; проступил, проявился, как переводная картинка.

Впрочем, сын Дау Денис спит не только с матерью, но и с хорошенькой домработницей Аней. Она попадает в дом Дау через своеобразный кастинг. В фильме «Три дня» к ученому приезжает его бывшая возлюбленная, актриса Мария — давняя знакомая из Греции. Они коротают время вместе, за столом и в постели. Потом к ним приходят три девушки, будто символизирующие три дня действия. Из них Дау должен выбрать одну. Ждешь какой-нибудь эротики, но они читают вслух Пушкина, как на экзамене в театральный.

Я смотрел эту серию «Дау» в Париже, днем. Тем же утром зашел в Лувр и видел там в энный раз фреску Боттичелли — художника, создавшего эталонные образцы красоты, — с виллы Мачерелли: Венера и три грации приходят в гости к молодой женщине. Не Марии ли? Возможно, Венера — это Нора, которая неожиданно для Дау возвращается домой.

Ничего не стоит увидеть красоту, а не уродство. Это вопрос оптики.

В «Дау 14», финальном, поднимают тост «за полную победу красоты над разумом».

Гости

Мария — лишь одна