И был он, конечно же, настоящим волком, это любой мог почуять, но все-таки волком необычным. На голове у него росла длинная темная шерсть, зато на всем остальном теле шерсти не было вовсе; вместо шерсти на Большом Брате болталась какая-то чересчур свободная вторая шкура – и он запросто мог ее с себя снять! Морда у него была не вытянутая, а плоская, а его жалкие маленькие зубы оказались безнадежно тупыми. Но самое странное – у Большого Брата вообще не было хвоста!
Зато пел и говорил он, как настоящий волк, хотя ему никогда и не удавалось взять верхние ноты. И глаза у него были волчьи: светло-серые, полные затаенного света. А уж в том, что сердце и душа у него самые что ни на есть волчьи, сомневаться и вовсе не приходилось.
И сейчас Волк в очередной раз стоял на вершине холма и чувствовал, как его опять охватывает горькая печаль. Он поднял морду и тоскливо завыл.
Вдруг чуткий нос его уловил какой-то незнакомый запах.
Пахло не охотником и не добычей, не деревьями и не землей, не Быстрой Водой и не валунами. Нет, запах был плохой! Очень плохой! И ветер разносил этот отвратительный запах по всему Лесу!
Волк даже заскулил от беспокойства. Его Большой Бесхвостый Брат сейчас там, внизу, и ему грозит неведомая опасность!
Теперь Волк точно знал, что нужно делать. Пусть этот Большой Гром приходит за ним! Он больше его не боится! Ведь сейчас он так нужен Бесхвостому Брату!
И Волк прыжками понесся с вершины горы вниз, к Лесу.
* * *Пока он бежал, Тьма два раза сменяла Свет, но он ни разу не изменил своего курса: хвост держал точно к Горам, а нос – туда, где Горячий Яркий Глаз ложится спать.
И по пятам за Волком, щелкая зубами, гнался страх.
Он боялся гнева незнакомых волков, чью территорию ему приходилось пересекать; если бы они его поймали, то запросто могли бы разорвать на куски.
Он боялся гнева Большого Грома.
Но больше всего он боялся за своего Бесхвостого Брата.
Волк все бежал, и страшный запах становился сильнее. Да, кто-то ужасный напал на Лес!
Без устали Волк сновал среди деревьев, отыскивая стаи бесхвостых. Одни из них пахли кабаном, другие – выдрой, но он знал, что нужная ему стая должна пахнуть вороном. Большой Брат присоединился тогда именно к этой стае.
И наконец ему удалось ее отыскать – на берегу свирепой Быстрой Воды.
Как он и ожидал, никто даже не заметил, что он рядом. Это была одна из очень странных вещей в поведении бесхвостых. Хотя во многих отношениях они очень напоминали волков – были умны и храбры, любили поговорить и поиграть, самозабвенно любили свою стаю, – но вот чутья СОВСЕМ не имели и были почти глухими. Так что Волка никто не заметил, хотя он в поисках Большого Брата слонялся у самого их Логова.
Но найти его не мог.
Весь прошлый день шел дождь, и многие запахи просто смыло, но, если бы Высокий Бесхвостый был тут, Волк непременно бы его учуял.
Вдруг повеяло знакомым запахом: вожак этих бесхвостых сидел возле Яркого Зверя, Который Больно Кусается, и рядом с ним на корточках сидела та молоденькая бесхвостая самка, которую Большой Брат считал своей сестрой. Она что-то говорила вожаку, слегка повизгивая, как это делают все бесхвостые, и голос ее звучал одновременно сердито и печально.
Волк понял: она тоже беспокоится о Бесхвостом.
И принялся еще более старательно искать его. Но нашел лишь большое пятно совершенно голой земли, которое пахло свежей золой, и несколько странных прямых деревьев, с которых свисало множество рыбин. Помедлив минутку, Волк проглотил несколько штук и снова бросился в Лес на поиски Бесхвостого Брата.
Быть может, Брат пошел на охоту? Да, это вполне возможно. И вряд ли он успел уйти далеко – ведь все бесхвостые бегают на задних лапах, а значит, гораздо медленнее, чем волки.
Однако Волк по-прежнему ничего не находил.
Ужасная истина вдруг обрушилась на него, придавив, точно ствол упавшего дерева.
Большой Бесхвостый ушел навсегда!
Глава 8
Чтобы не встретиться ни с кем из племени Ворона, Торак старался держаться подальше от привычных троп и шел по тайным извилистым оленьим тропкам, которые вели вверх по течению Широкой Воды.
Звери в Лесу, поняв вскоре, что этот человек ни на кого охотиться не собирается, перестали бояться. Лось, проходя мимо Торака, то и дело останавливался и спокойно жевал кипрей. Олени, помахивая хвостиками, неторопливо удалялись в чащу, но вскоре опять выглядывали, проверяя, там ли еще человек. Две дикие свиньи с толстенькими мохнатыми поросятами лишь приподняли морды, когда он прошел рядом, и посмотрели на него.
Под пологом Леса молодая кудрявая листва еще только пробивалась из почек, а на залитых солнцем верхушках деревьев уже почти вся распустилась и сочно зеленела. Торак шел довольно быстро. Как и все лесные люди, он путешествовал налегке, взяв с собой только самое необходимое – для охоты, для разведения костра и для сна.
Всю свою жизнь он бродил по лесу с отцом; стоянку они устраивали чаще всего на одну или две-три ночи, а потом шли дальше. Они никогда подолгу не задерживались на одном месте, и преодолеть эту привычку Тораку оказалось труднее всего, когда он стал жить в племени Ворона, потому что это племя меняло стоянку не чаще чем раз в три-четыре месяца.
И потом, их было так много! Двадцать восемь мужчин, женщин и детей. И еще младенцы. До прошлой зимы Торак ни разу ни одного новорожденного младенца не видел и все время удивлялся и спрашивал Ренн: «А разве они не могут ходить? Чем же они весь день занимаются?» И Ренн так смеялась, что даже падала на землю от смеха.
А он страшно на нее сердился. Но теперь эти воспоминания заставили его лишь сильнее тосковать по Ренн и Фин-Кединну.
Выйдя из долины Широкой Воды чуть южнее Гремящих Водопадов, Торак двинулся на восток, в следующую долину. Там он встретил двух охотников из племени Ивы, которые плыли вниз по реке в лодках-долбленках. К счастью, они очень спешили и не стали спрашивать его, куда он направляется; они пристали к берегу лишь на несколько минут, чтобы предупредить его о грозящей опасности.
– С нашей стоянки вчера ночью удалось сбежать одному больному, – сказал один охотник. – Как услышишь его вой, сразу беги. Он больше не понимает, что он человек.
Второй охотник, горестно покачав головой, прибавил:
– Ох уж эта болезнь! И откуда она только взялась? Кажется, даже само дыхание лета