Он, поди, и стипль-чезом этим именно и занимается.
Жаль только мрачная, но решительная физиономия Ника не настраивает на спокойный лад. Не один Ветров тут настроен победить.
Я ловлю себя на том, что все сильнее начинаю на Ника злиться. Нашел, блин, место и время устраивать эти мальчишеские разборки с отстаиванием своей мужской чести.
Интересно, с кем он сюда приехал — со мной или с Ветровым? Вот с ним пусть и спит, раз честь в его глазах так ронять не хочет.
— Марусь, — я осторожно тереблю дочь за плечико, — у нас занятие, может быть, пойдем туда — мы ведь опоздаем.
А так, может, эти два петуха-недобитка разберутся без нас, а я потом смогу как-то замять это дурацкое условие.
— Я хочу посмотреть, как папа победит дядю Ника, — откликается Маруська. Блин! Вот все я верно поняла, Ник тут явно не в фаворитах. И ведь может стать хуже. Есть куда ухудшать.
— А ты сама разве уже расхотела учиться держаться верхом? — хороша бы я была, если бы уступила ребенку с первого же раза и не продолжила продавливать нужный мне вариант.
Тем более, что она и правда ведь хотела.
Маруська закусывает губешку, теребя шнурок ковбойской шляпы, что должен бы висеть под подбородком, а моей мелкой достает аж до груди. Сомневается.
Ну, давай, малышка, поддавайся на искушение. Неужели я за восемь лет не научилась тебя правильно искушать?
— А давайте я с тренером договорюсь, о том, чтоб вас местами со следующим учеником поменяли, — подскакивает слева вездесущая и сейчас заработавшая себе крепкое проклятие Олеся.
Если бы я могла — я бы дала этой купленной Ветровым посовушке в нос.
Только и нельзя, и поздно.
Маруська уже все, что надо услышала. И просияла!
— А так можно? — сквозь зубы цежу я, надеясь, что хоть по тону «умница» Олеся поймет, что правильный ответ тут: «Нет, нельзя, ни в коем случае, извините, оговорилась и вообще ошиблась с тем, что родилась на свет такая болтливая».
— Конечно, сейчас я сбегаю к Руслану Геннадьевичу, — мало того, что наш инструктор оказывается абсолютно невосприимчивой к моим мысленным посылам, так она еще и тут же испаряется, даже не уточнив, кто именно у нас тренер. Точно знает, явно…
Отговорок больше нет, и я, и Маруська теперь имеем отличную возможность понаблюдать, и как Ник заставляет коня пробежаться бодрой рысью по свободной от препятствий дорожке, и как Ветров его в это время ожидает.
Ну что ж, побеждает тот, кто придет первым к финишной черте.
Мы же с Маруськой поднимаемся на места для зрителей, на которых моя козявка, не мудрствуя лукаво и делая вид, что она и близко не замечает свободных сидений, плюхается ко мне на колени. Одной-то скучно, да?
Я только крепче прижимаю к себе дочь. Теплую, родную — и нетерпеливо ерзающую в ожидании «когда же они начнут».
Боже, как же хорошо, что Яр даже близко не догадывается, как попал со своей просьбой. Потому что я…
Я буду, кажется, болеть именно за него.
10. Скачки и прочие неприятности
Это оказывается интересно.
Настолько, что я аж втягиваюсь.
Какая жалость, что я ни черта в этом не понимаю. И судить о ходе гонки могу только на свой дилетантский взгляд.
Но…
Даже на свой дилетантский взгляд я могу оценить отличную форму обоих всадников. Да и на первое впечатление, и на все последующее — Ветров, оказавшийся на скаковой дорожке и резко сменивший положение тела — теперь уже стоящий в подтянутых стременах и склонившийся к спине летящего вперед Милорда — смотрится абсолютно на равных с Ником.
А может быть, даже чуточку получше.
На этой постыдной мысли я себя ловлю, как будто на попытке воровства. Факт того, что я при этом еще и зачарованно таращусь на ту часть тела Ветрова, что у него находится пониже спины — точно можно считать отягчающим. Потому что я, чтоб меня, любуюсь!
Не будь я у себя единственной и неповторимой, за такое преступление — точно бы казнила себя на месте. Вот ведь, нашла на кого пялиться, да еще и слюнки пускать. Мне ведь даже по роду отношений сейчас полагается пожирать глазами совсем другого участника гонки. Но с него глаза соскальзывают…
Очень печальный симптом, если так задуматься…
Но я попробую задуматься об этом не сейчас. Сейчас есть проблемы поактуальнее.
— Плюшка, чуть-чуть потише, — жалобно прошу я, потому что, кажется, вот-вот оглохну на одно ухо, правда точно не понятно на какое, в обоих звенит — это Маруська на моих коленях возбужденно подскакивает и радостно воет во все горло, когда Ветров с Милордом берут очередное препятствие, прекрасно заменяя обоим целую трибуну с болельщиками.
— Я болею за папу, — веско обосновывает мне дочь, и после этого громкость ее восхищения даже подрастает, хотя мне казалось, что это уже невозможно.
Хороший у Плюшки голос, громкий. Как раз для занятий каким-нибудь вокалом, соседям на радость. Ну, а что, не все же им в восемь утра над моей головой жестоко эксплуатировать перфоратор. Должна же я наконец отомстить?
Я болею за папу.
И все-таки я хорошо знаю свою дочь. Она у меня ужасно азартная, с ней даже в настолки сложно играть, потому что проигрыши она ужасно близко к сердцу воспринимает.
А Ветров — все-таки практиковался вот в этом их… стипль-чезе, да, потому что что-то мне сомнительно, что он бы сунулся на дорожку, если бы не был уверен, что сможет её пройти и не уронить своего авторитета в Маруськиных глазах.
Потому что вот лично мне на самом деле страшно иногда становится, когда Милорд взмывает над землей, чтобы пролететь над очередным «мини-рвом» или барьером из густого колючего кустарника. А ну как лошадь неправильно приземлится? А ну как Ветров кувыркнется через её голову и свернет себе шею? Это самая ужасная концовка, которую можно придумать для этой баллады.
Даже с учетом моей к нему ненависти, я этого не хочу. Хоть иногда и накатывает такая паника, что кажется, что наши с ним разборки можно решить только чьей-нибудь смертью, но это все — только внешнее, пустое.
Первый круг они с Ником будто бы даже не напрягаются. Это заметно даже мне, хотя я не особенно представляю, как именно выглядит лошадь в галопе или быстром аллюре, но низкий накал у начала гонки все-таки очевиден.
Что-то я слышала про то, что в гонках великими всегда становились те лошади, что всю скачку шли в хвосте и берегли силы.
Вот и эти — первый круг проходят будто бы даже без спешки, берегут силы, разогревают лошадям мышцы.
А вот к концу второго круга уже