Ну давай, девочка, сопротивляйся! Я жду!

Мне хочется разорвать её на части. На самые мелкие клочки, на которые только возможно. Чтобы у неё не было даже мысли ввязываться в игры Эда. Она не будет. Я не дам!

А Такахеда… Этот узкоглазый щенок даже мысли свои в адрес моей жены может уже сейчас скатывать в трубочку и начинать их жрать. Да порезвее, а то я их ему сам в пасть затолкаю, вместе с зубами.

Викки…

Она в моих руках. И у неё нет даже шанса увернуться от того, что так рвется из меня наружу.

Она и не пытается. Почти...

— Перестань, — она вскрикивает это из последних сил, — прекрати сейчас же.

А сама впивается в мои волосы пальцами. Как тогда. Как всегда — когда требовала не останавливаться.

— Не дождешься, — тихо рычу я, вжимаясь лицом в мягкую кожу её живота.

Мой сладкий приз, моя долгожданная добыча. Я слишком долго дожидался этого момента, и я слишком зол на тебя, чтобы щадить.

Глупая девчонка. На что еще она готова пойти назло мне, если она уже почти согласилась спать с этим сопляком?

Удержит она его. Ну да! Конечно. Черта с два.

Сейчас она для него еще и приз в гонке со мной, а разбитый нос сопляк точно воспринял как вызов.

Не-ет. Она — моя. И если мне нужно расписаться на ней, оставить тысячу отметин от своих пальцев на этих стройных ногах — я их поставлю. С запасом. Чтобы и сама она, подходя к зеркалу, вспоминала эту секунду.

Секунду, когда она мне проиграла.

Я не надеялся на отдачу.

Я был уверен — она будет брыкаться до последнего, и этот наш раз будет больше похож на драку, но…

Ее глаза подернуты восхитительной чувственной дымкой.

Она так сладко закусила губу —  от предвкушения, а не от горечи. Мираж. Моя вожделенная мечта, которую я не ожидал получить сегодня.

Будь я “хорошим парнем” — наверное, я бы отступил, дал ей возможность сделать осознанный выбор. Вот только…

Хороший парень? Я? Взаимоисключающие понятия.

Слишком поздно возвращаться к привычным рубежам.

Я не дам ей опомниться. Я растяну это её помутнение.

И мои поцелуи уже давно не поцелуи, это попытки сцеловать с её кожи, отпечатать где-то в подкорке вкус чистого шелка, разбавленного розовым вином. И ничего мне не надо, мой безотказный стимулятор — это Викки, моя Викки, и чем распаленней она будет — тем сильнее эффект.

— Моя, моя, моя девочка, — пришептывают мои губы между поцелуями, будто надеясь опечатать это слово на нежной светлой коже. Чтобы больше ни один сын гейши не протянул к этой женщине свои лапы.

Она задыхается. От нетерпения. От желания. Она хочет меня!

Я пытался продлить прелюдию как мог, но даже ей она уже не нужна.

— Ну же, давай уже… — лепечет эта глупышка, позабыв, что она пыталась сдержать слова. Еще одна маленькая победа. Могла бы не просить. Но в этой просьбе я точно ни за что не откажу.

Раз — и я зарабатываю первый стон. Её стон. Негромкий, но такой сладкий. И сделан первый шаг в никуда, в оглушительную тьму, которой мне хочется задохнуться. И нет никакого грома, никаких землетрясений не происходит, но мир точно встаёт на место. Она — моя. Я — в ней. Так правильно.

Два. Наконец-то. Наконец-то — да. Как я держался столько времени — не понимаю. Как я продержусь потом — не буду даже думать. Мне не придется. Это цель. На потом...

Три. Торопливый марафон остался позади, сейчас мы на той дистанции, на которой хочется беречь силы. Чтобы продлить симфонию сладких стонов, чтобы растянуть этот момент на бесконечность мгновений.

Семь. Как же хочется насытиться ею впрок, только нет ведь, не сработает, я же знаю. Даже тогда, когда я ушел, после долгой ночи, я хотел её снова уже на пятом шаге от двери нашей квартиры. Получаю только сейчас. Перерыв длиной в восемь лет. Все что было после… Кроме как чушью и не назовешь.

Двенадцать, тринадцать…

Толчки сильнее — голос Викки громче. Упоительней. Господи, как же это можно слушать и держаться? Она — она моя. И то, что проиходит сейчас — самое правильное, что может происходить в этой вселенной. И как же глупо было предполагать, что кто-то кроме неё будет способен утолять мой голод.

Девятнадцать, двадцать…

Если мы спалим этот дом дотла, если под нами загорится лестница — черта с два я остановлюсь. А если кто-то сейчас вздумает нам помешать — хоть Козырь с Ютакой и Ольшанским вместе взятые, я и то даже не подумаю о перерыве. Есть только она. И никого больше.

Двадцать девять, двадцать восемь… Шторм все сильнее, жар все острее. Она такая красивая, когда смотрит мне в глаза. Она такая восхитительная, когда просит меня продолжить.

И последние остатки мыслей покидают мою кипящую голову. Оставляя мне только невыносимую потребность — продолжать.

Без счета...

У всего бывает конец. Абсолютно. Как испарилась моя ярость, кончаются и силы держаться и оттягивать развязку нашего сумасшествия.

Она все-таки наступает.

Опустошает меня, изнеможение достаётся Викки.

Послевкусие близости, и мелкую сладкую дрожь мы делим напополам.

Викки подо мной, дышит так, будто только что пробежала пару километров без остановки, и как же это ох… потрясающе.

Я утыкаюсь в её волосы губами, позволяя себе сосредточиться на их мягком ландышевом аромате.

Отдышись, родная, отдышись. Вкуснее твоей усталости звучит только твоё удовольствие. И я его сегодня глотнул неплохо. Мало, конечно, но мы все еще наверстаем.

Мне тоже надо чуть перевести дух, вот буквально секундочек пять, потом — подхватить мою сладкую на руки и все-таки долететь до спальни. Что там нас отделяет от постели? Каких-то сорок четыре ступени. И можно продолжить в более комфортных условиях.

Увы, моим амбициозным и дерзким надеждам суждено провалиться на ранней стадии.

Викки шевелится, выбирается из-под моего тела, и пересев на пару ступенек ниже, тянется тонкими пальчиками к отброшенному к самой нижней ступеньке белью. Опомнилась. И мне пришла пора платить по счету за содеянное сегодня?

Она одевается будто в полусне. Бледная, напряженная, с закушенной губой…

Если бы несколько секунд назад я собственными ушами не слышал её удовольствие, в очень звучной и однозначной форме, сам лично бы застрелился, убежденный, что взял её силком и против воли.

Я двигаюсь к ней ближе, чтобы снова застегнуть вернувшееся на Викки платье. Она от меня шарахается, как от прокаженного, даже вскакивает на ноги, чтобы оказаться подальше.

— Не трогай меня пожалуйста, — хриплый голос моей Викки звучит очень глухо, достаточно непривычно, чтобы я встревожился, —