И все? Вот это — все, что она мне скажет?
— Вик, — я ловлю её за запястье, заставляю замереть. Смотрю в глаза, такие красивые, такие бездонные, до краев полные её боли.
Таких глаз не должно быть у женщины, которую только что любили.
— Ну, не надо, — шепчу я, прижимая напряженную, сжавшуюся ледяной сосулькой любимую к себе, — не надо себя изводить. Ничего страшного не произошло.
— Это для тебя, — Вика нарочно избегает моего взгляда, — для тебя подобные вещи норма. Поигрался, пока не наскучит — выкинул, нашел себе другую. А я… Я дура.
— Прекрати, — мои пальцы скользят по мягкой пряди её волос, — ты моя. Только в этом и дело. Так было и осталось. То, что мы возвращаем нашим отношениям правильное состояние — это не плохо.
— А я не хочу, чтобы так оставалось, — Вика запрокидывает голову, глядя на меня своими горькими глазищами, — я не хочу быть твоей, слышишь, Ветров? Ты не то, что мне нужно. И отношения с тобой — тоже.
Её слова — как маленькие, но очень твердые кулачки, бьющие мне в поддых. Только вот так просто я назад не отступлю.
— Я не буду тебе говорить, что это самообман, — я чуть покачиваю головой, — родная, я мог остановиться. Хотел. Но ведь ты мне отвечала. И поэтому все и было.
Она тихо жмурится, будто пытаясь спрятаться от этих моих слов. Будто сам факт того, что она отвечает моему безумству взаимностью, причиняет ей боль.
— Больше я твоей игрушкой не буду, — упрямо повторяет она, — будем считать этот раз моей ошибкой. И больше она не повторится, можешь даже не рассчитывать.
Повторится.
Я ведь с тебя не слезу, родная, как бы двусмысленно это ни звучало.
Теперь — уже ни за что, ни секундочки промедления больше себе не позволю! Я знаю, что там под твоим ледяным панцирем по-прежнему прячется моя страстная девочка, и я знаю, что и панцирь твой трещит по швам.
Ты тоскуешь. Я этого не заслуживаю, но ты все равно по мне тоскуешь.
— На игрушках ведь не женятся, Викки, — спокойно замечаю я, — и с игрушками не хотят семьи и детей.
— Кто не лажает по юности, — ехидно кривится моя девочка, — хотел пустить мне пыль в глаза, вот и вешал мне лапшу про семью и все остальное.
— Восемь лет после этого я как-то обходился без таких доводов. А вот сейчас вдруг они понадобились вновь? Случайно?
Этот ответ Викки не то чтобы не убеждает, но с ответом она сразу не находится.
— Я с тобой не играю, родная, — продолжаю я настойчиво, — ты и Машка — моя жизнь без вас лишена всякого смысла. Ты не заметила? Я не могу без вас. Даже выходные все время стремлюсь проводить поближе. Я понимаю, ты не можешь меня простить так быстро, но… Не торопись с прощением. Просто разреши мне быть рядом. Простить можно и позже. Сильно позже. Если я смогу это заслужить.
Она снова покачивает своей головой, насмешливо поджимая губы. Это значит “Нет”? Мы можем начинать второй раунд?
— Ты прекрасно умеешь лгать, Ветров, — скептично покачивает головой Викки, — и ты очень убедителен, когда озадачишься своей целью. Только вот, хочешь, я двумя вопросами докажу тебе, что все твои слова — это пустой звук? Что как было тебе на меня плевать, так и осталось. Просто галочка в блокнотике с достижениями. Уж не знаю, что за склероз, зачем ставить одну галочку два раза, но кто я такая, чтобы спрашивать с тебя за твои извращения?
— Доказывай, — мне не особенно страшно отвечать на такой вопрос. В данный момент, не так много у меня есть откровений, которыми бы я не был готов ней поделиться.
— Ты ведь утверждаешь, что и тогда у нас с тобой все было “по-настоящему”, да? — Викки сужает глаза, всем своим видом демонстрируя, как глубоко она не верит в это утверждение.
— Нас не отпустило даже сейчас, восемь лет спустя. Это ли не лучшее свидетельство?
— Мне нужен прямой ответ, Ветров, — тихо перебивает меня Вика, глядя в упор, — да или нет.
— Да, — без всякой паузы и сомнений я пожимаю плечами, — да, было, родная.
— Тогда почему же ты тогда все это угробил? — У Викки кровожадно вспыхивают глаза. — Ну же, милый, давай, скажи, почему же ты меня вышвырнул из своей жизни, да еще и с карьерой мне… помог?
Беру свои слова назад, насчет того, что готов дать ответы на все, что угодно. Сейчас все слова резко испаряются из моей головы.
Более меткого вопроса она задать, конечно, не могла…
22. Найди ответы. Для меня
Говори же, говори, Ветров! Прекрати молчать. Говори хоть что-нибудь!
Молчит.
Молчит и буравит меня своими мрачными глазищами.
Господи, как же я хочу его убить.
Вот прямо сейчас, прямо здесь и не сходя с этого места.
Только за то, что моя душа истекает сейчас кровью от каждой секунды этого молчания.
— Что, даже простенькую легенду сочинить не потрудился?
Каждое слово этой фразы пропитано моим ядом, вот только я же им и травлюсь.
Я хочу, чтобы у него нашлось объяснения — это самое ужасное.
Нет, не может быть никакого объяснения, никакой внятной причины. Ни тому, что он ушел, ни тому, что он сделал “напоследок”.
Я хочу, чтобы причина была. Хоть какая-то. Что-то, что ставило бы с ног на голову его поведение, его поступки, слова его отца, сказанные напоследок, таким скучающим тоном, которым сообщают давно известные истины.
Ты ему наскучила. Ты нам не ровня.
Господи, как меня сейчас тошнило при одном только воспоминании о высокомерной брезгливости, которую я всегда видела в глазах “любезнейшего” свекра.
Я не хотела у него работать, но настоял Яр. Сказал — практика в адвокатской конторе его отца — лучший вариант для начала карьеры, чем беготня по мелким дурацким поручениям в конторе поменьше, для закрытия хотя бы пары лет практики, какого-то минимального стажа, после которого на вчерашнюю студентку переставали смотреть как на того, кто практически точно сольет дело в суде.
Не скажу, что я заметила разницу. Хотя в суде я бывала, дела получала, но все мелкие, незначительные, хотя я не особенно капризничала.
Не хотелось лишний раз связываться с Олегом Германовичем, на самом деле. После нашего “знакомства” — даже мимо проходить, если честно, уж больно специфическим оно было. Тем более, что он и смотрел на