По причинам, которые историки до сих пор пытаются объяснить, холера внушала новый уровень ужаса. «Холера объединила мир в большей степени, чем любое другое инфекционное заболевание, — пишет Кристофер Хэмлин в книге Cholera: The Biography (“Холера: биография”). — Судьба всех людей могла находиться в кишечнике любого человека». Возможно, то унижение, которое сопровождало смерть от холеры (рвота, непрекращающийся жидкий стул, бледная до голубизны кожа), вселяло в американцев такой ужас, какого не вызывала у них ни одна эпидемия. Человек, утром здоровый, мог умереть к вечеру. Однако желтая лихорадка (которую называли по-испански el vómito negro — «черная рвота») обращалась со своими жертвами далеко не лучшим образом. (Слово «желтый» в названии этой болезни связано с цветом флага, который поднимали на кораблях, если на борту были больные.)
Вероятно, иностранное происхождение холеры (которая пришла с Востока) играло на руку скрытым и усиливающимся страхам «чужих»: афроамериканцев, только что прибывших в страну ирландских католиков и еврейских иммигрантов[80]. Может быть, она пробуждала воспоминания о «черной смерти», которая также пришла с Востока столетиями ранее. Или, возможно, власти начали беспокоиться, что холера спровоцирует социальные волнения. В некоторых европейских городах при появлении холеры поднялись бунты.
Какой бы ни была причина, холера ускорила санитарные реформы. В то время еще никто не понимал, как распространяется эта болезнь, однако гигиенические практики завоевали доверие на полях сражений. Опыт Флоренс Найтингейл сначала во время Крымской войны, а затем во время организации работы госпиталей в Великобритании помог обосновать представления о том, что чистота (чистые повязки на раны, уборка мусора, вымытые полы) может остановить распространение болезней. Американские медсестры принесли домой столь же поучительный опыт с Гражданской войны.
Между тем в Нью-Йорке поняли, что быстрые действия властей могут пресечь эпидемию в зародыше еще до того, как она наберет обороты. В 1866 году, когда холера снова была готова в очередной раз опустошить город, недавно образованный городской комитет здоровья отправил в карантин пароход Virginia, на борту которого были больные пассажиры. Врачи ходили от дома к дому, госпитализируя заболевших в диспансеры. Группы, работавшие круглосуточно, сообщали о новых случаях болезни[81]. Хотя никто из этих людей не понимал, как распространяется это кишечное заболевание, их вмешательство изменило ситуацию к лучшему. От холеры умерло только 600 человек. Незадолго до этого, после того как холера охватила всю страну, американский президент Закари Тейлор призвал граждан соблюдать пост и молиться во искупление[82]. Однако теперь власти понимали, что остановить распространение болезни могут решительные действия. Так началась новая эра инициатив в области здравоохранения.
Старый Кротонский акведук начал поставлять питьевую воду в Нью-Йорк начиная с 1842 года. Водоочистные станции были построены в 1890-х годах. А Джордж Уоринг-младший (усатый щеголь, который повсюду ездил верхом) организовал двухтысячную армию одетых в белое работников санитарной службы для поддержания чистоты в городе. Когда Уоринг умер в 1898 году на Кубе от желтой лихорадки, присутствовавшие на похоронах назвали его «убийцей лихорадки» и «апостолом чистоты».
Санитарные реформы оказались более эффективными, чем можно было надеяться. Они до сих пор пользуются глубочайшим уважением. В 2007 году журнал British Medical Journal провел опрос, участники которого назвали «санитарную революцию» самым важным из пятнадцати медицинских событий за прошедшие 170 лет — даже более важным, чем антибиотики (2-е место в рейтинге), вакцины (4-е место) или микробная теория (6-е место)[83]. Однако несколько парадоксально то, что санитарные реформы осуществлялись на основании неправильных представлений о распространении заболеваний. Эти реформы были основаны на «теории миазмов», которая уходила корнями в Древнюю Грецию. Санитарные врачи считали, что болезни возникают под воздействием миазмов — отвратительных запахов, исходящих из болот, кладбищ, сточных канав и даже нарушенного почвенного покрова. Даже Джордж Уоринг-младший, который спроектировал передовую канализационную систему для Мемфиса, ушел в могилу, полагая, что микробная теория заболеваний абсолютно ошибочна.
Однако к 1900 году непопулярная в прошлом микробная теория стала общепринятой. В 1790-х годах англичанин по имени Эдвард Дженнер разработал первую вакцину от оспы на основе родственного вируса, заражавшего коров. В середине XIX столетия француз Луи Пастёр опроверг теорию самозарождения, разработав при этом протоколы для стерилизации и хранения пищевых продуктов. Кроме того, он создал вакцины от сибирской язвы и бешенства. Между тем в 1880-х годах немец Роберт Кох выделил бактерии, вызывающие туберкулез и холеру, представив очередное доказательство того, что определенные микроорганизмы вызывают определенные болезни. Заподозрив, что это делают микробы, а не миазмы, врачи Игнац Земмельвейс в Вене и Джозеф Листер в Эдинбурге существенно сократили уровень смертности в больницах посредством введения простых протоколов дезинфекции.
А в 1928 году ученый Александр Флеминг вернулся из отпуска в свою лондонскую лабораторию и обнаружил там плесень в чашках Петри, предназначенных для выращивания бактерий. Его внимание привлекла чистая, свободная от бактерий область вокруг голубоватых пятен. В итоге эта плесень принесла миру первый антибиотик — пенициллин. Впервые опробованный на солдатах союзных войск в последние годы Второй мировой войны, впоследствии пенициллин стал общедоступным. Затем были открыты другие антибиотики, выделенные из микроорганизмов почвы, например стрептомицин, который, в отличие от пенициллина, мог лечить туберкулез.
Санитарные реформы и новое понимание заболеваний, основанное на микробной теории, вакцинах и антибиотиках, изменило человеческое существование. Человек, родившийся в Западной Европе в середине XIX столетия, мог рассчитывать на то, что доживет до 45 лет[84]. Сотню лет спустя ожидаемая продолжительность жизни возросла до 70 лет. В 2000 году женщины, которые в целом живут дольше мужчин, обычно пересекали отметку в 80 лет во всех развитых странах.
Однако средняя продолжительность жизни дает неверное представление об истинном положении дел. Показатель смертности всегда был непропорционально высоким среди самых молодых людей. Улучшение санитарных условий, вакцины и антибиотики оказали самое большое влияние на снижение уровня детской смертности. Если в XIX столетии у вас рождалось четверо детей, вы могли обоснованно ожидать, что один из них умрет на протяжении первого года жизни, став жертвой дизентерии, кори, тифа или ряда других заболеваний, которые сегодня легко лечатся (или от них можно сделать прививку). Безусловно, уровень смертности был выше в городских трущобах и среди бедняков, причем в некоторых местах этот показатель приближался к половине всех детей.
В середине ХХ столетия детская смертность в США и Великобритании сократилась почти на порядок[85]. Только трое из 100 рожденных детей умирали в течение первого года жизни. В наши дни в Западной Европе только пять из 1000 умирают, не дожив до года. (В США этот показатель немного выше — семь на 1000 новорожденных.)
Детская смертность среди современных охотников и собирателей, таких как племя кунг в Южной Африке или племя аче в Южной Америке, примерно соответствует уровню детской смертности в Европе до наступления современной эпохи[86]. Около четверти детей умирают в раннем возрасте, преимущественно от инфекционных заболеваний. По всей вероятности,