«Должно быть, вы ведете уединенный образ жизни», — говорит доктор Лламас и отмечает что-то в моей карте. Он начинает рассказывать об «известных» эмоциональных состояниях, связанных с астмой и алопецией, таких как стресс и депрессия соответственно. «Мы сами создаем свою реальность, — говорит доктор в какой-то момент. — Мы создаем эту реальность прямо сейчас».
По мере погружения в то, что (я абсолютно в этом уверен) является псевдонаукой, я все больше прихожу в замешательство. Я приехал сюда, чтобы заразиться паразитами, а это само по себе можно считать самым глупым из всего, что я когда-либо делал. Однако этот эксперимент предназначен для изучения того, что я считаю универсальными принципами системной биологии, — взаимосвязей, которые формировались на протяжении невообразимо длинных периодов коэволюции. Мой эксперимент — не трюк. Я пытаюсь вернуть беседу в нужное русло и прошу доктора предоставить мне результаты анализа крови Аглиетти. Мне не удалось найти никаких свидетельств того, что анкилостомы могут переносить вирусы от человека к человеку, однако они рождаются в виде яиц в экскрементах одного человека, а после превращения в личинок и проникновения в кожу поступают прямо в кровоток другого человека. Принцип предосторожности вполне уместен при таких обстоятельствах.
Вскоре мы просматриваем результаты анализов за год или два. Я убеждаюсь в том, что у Аглиетти нет самых страшных вирусов (таких, как ВИЧ, цитомегаловирус, вирус гепатита), а также кишечной угрицы (Strongyloides stercoralis) — ужасного паразита, единственного среди всех передающихся через почву гельминтов, который способен размножаться в организме хозяина. Я удовлетворен, насколько это возможно.
— Вы волнуетесь? — спрашивает Лламас.
— Разве я выгляжу взволнованным?
Он пожимает плечами.
— Немного.
Мы переходим в помещение, расположенное в задней части здания. Аглиетти одет в легкий медицинский халат с надписью Worm Terapy («Гельминтотерапия»), вышитой с правой стороны в районе груди. Он улыбается и выглядит воодушевленным. Доктор Лламас пипеткой набирает из мензурки воду, которая, надо полагать, содержит личинки анкилостомы, и выдавливает эту жидкость на абсорбирующий бинт. Учитывая то, что я вполне здоров, Аглиетти и Лламас порекомендовали мне ввести тридцать гельминтов, а не двадцать или двадцать пять, как я предполагал.
Мне накладывают повязку. Минуту спустя у меня появляется ощущение щекотки, зуда, почти жжения — как будто я слегка обжегся крапивой. Это микроскопические личинки прорываются сквозь мою кожу. Когда еще никто не знал, что такое ощущение вызывает паразит, этот характерный зуд заработал дурную славу во всем мире, получив такие названия, как «земляной зуд», «зуд рудокопов», «водяная оспа» и более поэтичное «ядовитая роса». Сегодня ученые знают, что личинки анкилостомы оставляют в коже человека свою внешнюю оболочку, сбрасывая ее как носок. Иммунная система оказывает жесткое сопротивление, однако голые личинки уже давно ушли.
Каждая личинка найдет один из капилляров и прокатится вместе с потоком моей венозной крови, как рафтер по реке. Личинки пройдут через оглушительно ревущий насос моего сердца, что вызывает у меня немалое беспокойство. А добравшись до капилляров легких, они сразу же перейдут из кровеносной системы в напоминающие гроздья винограда альвеолы. Затем, следуя скоординированным скользящим движениям волосообразных ресничек (так называемый мукоцилиарный эскалатор), личинки будут перемещаться вверх-вниз по глотке (там, где происходит разветвление трахеи и пищевода) и попадут в пищевод.
Личинки анкилостомы чудом выживут в соляной кислоте желудка и наконец (после странствий по моему телу на протяжении нескольких недель) попадут в пункт назначения — тонкий кишечник. Они внедрятся в стенку кишечника, где будут созревать. Самые крупные из них достигнут сантиметра в длину. Женские особи будут ежедневно откладывать около 10 000 микроскопических яиц, извлекая из тканей кишечника около 0,04 миллилитра крови в день. При условии, что выживут все личинки, это восемь капель крови на каждых десять гельминтов, или двадцать четыре капли, которыми мне придется заплатить за возможность стать хозяином колонии из тридцати паразитов — не так уж много, но все же это не пустяк. Срок жизни анкилостомы иногда превышает пять лет. Яйца, которым необходимо на протяжении одной-двух недель находиться в тропических условиях, для того чтобы превратиться в личинки, выйдут вместе с калом — в Нью-Йорке это означает, что они окажутся на станции очистки сточных вод.
По словам Аглиетти, примерно через неделю у меня может появиться легкий кашель. В таких случаях часто появляются симптомы гриппа. Затем я могу почувствовать «эпигастральную боль», когда гельминты внедрятся в стенки кишечника. Если я начну кашлять, мне не следует выплевывать выделения. «Проглотите их, — говорит он мне. — Это ваше лекарство».
Затем Аглиетти, который периодически посматривал на часы с тех пор, как мне наложили повязку, говорит: «Хорошо, возможность анафилактического шока осталась в прошлом». Он говорит о потенциально смертельной аллергической реакции, которая обычно ассоциируется с укусами пчел или, в наши дни, с арахисом. Анафилактический шок устраняется посредством инъекции адреналина, который у него под рукой. Доктор Лламас вручает мне упаковку с тремя таблетками мебендазола, противоглистного препарата. «Это ваша возможность все прекратить, — говорит он. — Здесь, в Мексике, мы принимаем две таблетки. Но американцы, будучи американцами, принимают три».
К этому времени у меня уже болит голова. Меня переполняют недовольство, надежда и благоговение. Недовольство самим собой за то, что я решился на этот эксперимент; надежда на то, что он принесет хоть какую-то пользу; и благоговение перед биологией паразитов, их способностью проникать в кожу, перемещаться по кровеносной системе и селиться в моем тонком кишечнике (что произойдет в предстоящие недели). В основе всех этих чувств лежит недавно обретенная квазирелигиозная вера в эволюцию — уверенность в том, что организм знает, что делает, и не убьет меня. В конце концов, для облигатного паразита мертвый хозяин совершенно бесполезен. Хорошо это или плохо, теперь мы заодно.
Глава 2. Homo squalidus: грязный примат
Строго говоря, жизнь большинства людей можно рассматривать как хрупкое равновесие между микропаразитизмом болезнетворных микроорганизмов и макропаразитизмом крупных хищников, главными из которых всегда были другие человеческие существа.
Уильям Макнил, Plagues and Peoples («Эпидемии и народы»)[24]
* * *
Судя по нашей естественной паразитарной нагрузке, Homo sapiens относится к числу самых грязных приматов[25]. Это наблюдение может быть продиктовано личной заинтересованностью: мы знаем больше о своих паразитах, чем о паразитах других видов, поскольку они важны для нас, и это знание создает ложное впечатление о численности паразитов человека. Однако существуют причины считать, что паразитарная нагрузка на человека на самом деле чрезвычайно высока.
Первая причина — это неугомонность нашего вида. Около 15 000 лет назад, когда палеоиндейцы пересекли Берингов пролив по Берингийскому перешейку, соединяющему Сибирь и Северную Америку, люди уже могли жить почти в любой среде обитания, существующей на Земле, от тропических джунглей и австралийской пустыни до лесистых районов Евразии в зоне умеренного климата и северной тундры.