Он поднялся с места, волнуемый любопытством и надеждами, и зашагал по комнате мелкими быстрыми шажками. Ростом и хрупким телосложением Дюэз напоминал пятнадцатилетнего мальчика, личико у него было крысиное, брови очень густые и совсем седые.
Небо за окнами порозовело; свечи гасить еще было рано, но все-таки это уже рассвет, заря. Зловещий час суток миновал…
Вошел приезжий, с первого же взгляда кардинал определил, что перед ним не обычный гонец. Во-первых, настоящий гонец прежде всего упал бы на колени и вручил ящичек с посланием, а этот остался стоять, правда, преклонив голову, и произнес: «Монсеньор!» И, во-вторых, французский королевский двор обычно отправлял свои послания с дюжими молодцами, как, например, с детиной Робэн-Кюис-Мариа, частенько курсировавшим между Парижем и Авиньоном. А перед Дюэзом стоял востроносый юноша, у которого слипались веки и которого даже качало от усталости. «По-моему, не иначе как маскарад… — подумал Дюэз. — Впрочем, я где-то уже видел это лицо».
Маленькой, сухонькой ручкой он разорвал конверт, ломая печати, и сразу же почувствовал разочарование. Речь шла отнюдь не о предстоящем избрании папы, а просто содержала просьбу оказать посланному покровительство. Однако кардиналу хотелось видеть в этом благоприятное предзнаменование; когда Париж нуждается в услуге духовных властей, обращаются все-таки к нему, к Дюээу.
— Allora, lei е il signore Guccio Baglioni? [2] — спросил он, прочитав послание.
Юноша даже вздрогнул, услышав итальянскую речь.
— Да, монсеньор…
— Граф Бувилль рекомендует вас мне, просит взять под свое покровительство и защитить от преследования ваших недругов.
— О, если бы вы оказали мне эту милость, монсеньор!
— Похоже, что вы попали в какую-то скверную историю, раз вынуждены были бежать в одежде гонца, — продолжал кардинал глухим, невыразительным голосом. — Расскажите мне, что произошло. Бувилль пишет, что вы находились в свите королевы Клеменции, когда она направлялась во Францию. Ага, припоминаю теперь, там-то я вас и видел… И вы племянник мессира Толомеи, главного капитана парижских ломбардцев. Чудесно, чудесно. Расскажите-ка вашу историю.
Он уселся и стал машинально вертеть вращающийся пюпитр, на котором лежали книги, необходимые для его научных трудов. Сейчас, когда кардинала отпустили ночные страхи, он чувствовал себя спокойным и не прочь был отвлечься чужими делами.
Гуччо Бальони меньше чем за четыре дня проскакал сто двадцать лье и во всем теле чувствовал усталость от бешеной скачки. Ноги ему не повиновались, в голове стоял туман, застилая взор, и он отдал бы все блага мира, лишь бы лечь, растянуться вот здесь, прямо на полу и спать… спать…
Однако ему удалось стряхнуть с себя сонное оцепенение; ради собственной безопасности, ради своей любви, ради будущего он обязан побороть усталость, продержаться хотя бы еще несколько минут.
— Так вот, монсеньор, я женился на девице знатного рода, — произнес он.
Гуччо показалось, что слова эти произнес не он, а кто-то другой. И вовсе не эти слова собирался он сказать. Ему хотелось объяснить кардиналу, что на него обрушилась неслыханная беда, что он самый несчастный, самый жалкий человек во всей вселенной, что жизнь его в опасности, что он, возможно, навеки разлучен со своей женой, а жизни без нее он не мыслит, что его жену вот-вот заточат в монастырь, что в эту последнюю неделю с ними произошли такие ужасные события, налетевшие с такой жестокой внезапностью, что само время как бы прервало свой обычный ход, и что он, Гуччо, уже не принадлежит к числу живых… Но вся его трагедия, когда о ней пришлось рассказывать, свелась к коротенькой фразе: «Монсеньор, я женился на девице знатного рода».
— Вот оно в чем дело, — пробормотал Дюэз. — А как ее имя?
— Мари де Крессэ.
— Крессэ, Крессэ… Не слыхал.
— Но мне пришлось венчаться тайком, семья была против нашего брака.
— Потому что вы ломбардец? Так… так… Понятно. Во Франции еще придерживаются отсталых взглядов. В Италии, конечно… Итак, вы хотите добиться расторжения брака?.. Но… но ведь, коль скоро венчание происходило втайне…
— Да нет, монсеньор, я ее люблю, и она меня любит, — проговорил Гуччо.
— Но ее семья узнала, что Мари в тягости, и братья бросились за мной в погоню, чуть меня не убили.
— Что ж, они в своем праве, закон, освященный обычаем, на их стороне. В их глазах вы просто соблазнитель… А кто вас венчал?
— Фра Винченцо.
— Фра Винченцо? Не слыхал.
— Хуже всего, монсеньор, что его убили. И я не могу даже доказать, что мы действительно обвенчаны. Не подумайте, монсеньор, что я трус. Я готов был с ними драться. Но дядя обратился к Бувиллю, а он…
— А он благоразумно посоветовал вам скрыться на время.
— Да, но ведь Мари заточат в монастырь! Скажите. монсеньор, вы могли бы ее оттуда вызволить? Скажите. увижу ли я ее вновь?
— Слишком много вопросов за один раз, дражайший сын мой, — ответил кардинал, продолжая вращать пюпитр. — Монастырь? А может статься, ей сейчас лучше побыть в монастыре? Уповайте на безграничное милосердие господне.
Гуччо устало понурил голову. Его черные волосы были щедро припудрены дорожной пылью.
— А ваш дядя имеет дела с Барди? — осведомился кардинал.
— Конечно, монсеньор, конечно. Если не ошибаюсь, Барди — ваши банкиры,
— добавил Гуччо только из вежливости, почти машинально.
— Да, они мои банкиры. Но, на мой взгляд, сейчас они не столь… не столь сговорчивы, как в былые времена… А ведь это весьма солидная компания! Повсюду у них есть свои отделения. А при малейшей просьбе им, видите ли, нужно сначала запросить Флоренцию. Словом, они столь же медлительны, как церковный суд… А среди клиентов вашего дядюшки есть прелаты?
Мыслями Гуччо был далек от всех банков мира. В голове сгущался туман, глаза жгло как огнем.
— Нет, большинство наших клиентов высокородные бароны, — ответил он. — Граф Валуа, граф Артуа… Мы были бы весьма польщены, монсеньор…
— Поговорим об этом потом. Сейчас вы находитесь в святой обители, под защитой ее стен. Для всех посторонних вы будете у меня в услужении. Пожалуй, лучше всего нарядить вас в сутану… Я потолкую об этом со своим капелланом. А пока скиньте-ка эту ливрею и почивайте с миром, ибо, по-моему, вам прежде всего необходимо хорошенько отдохнуть.
Гуччо поклонился, пробормотал что-то, желая поблагодарить кардинала, и направился к дверям. Но вдруг он остановился и проговорил:
— Я не могу пока скинуть эту ливрею, монсеньор; я должен передать еще одно поручение.
— Кому? — спросил Дюэз, сразу насторожившись.
— Графу Пуатье.
— Вручите послание мне, а я тотчас же направлю к графу брата служителя…
— Дело в том, монсеньор, что граф Бувилль очень настаивал…
— А не известно ли вам, имеет это послание какое-нибудь отношение к конклаву?
— Нет, монсеньор, оно послано в связи со смертью короля.
Кардинал даже подскочил в