Они прибыли ко дворцу правосудия. У подъезда вестибюля, именуемого Мышеловкой, ожидали уже служащие Сюрте, среди которых, к радости Люпэна, оказались лучшие из его помощников, братья Дудвиль.

– Господин Формери у себя? – спросил он их.

– Да, шеф, господин следователь – в своем кабинете.

Господин Вебер поднимался по лестнице впереди Люпэна, следовавшего между двумя Дудвилями.

– Женевьева? – прошептал арестованный.

– Спасена.

– Где она?

– У своей бабки.

– Мадам Кессельбах?

– В Париже, в отеле Бристоль.

– Сюзанна?

– Исчезла.

– Штейнвег?

– Ничего о нем не знаем.

– Вилла Дюпон охраняется?

– Да.

– Какова сегодня утренняя пресса?

– Отличная.

– Хорошо. Вот инструкция о том, как со мной сообщаться.

Они как раз подошли к внутреннему кулуару второго этажа. Люпэн незаметно сунул в руку одному из братьев крохотный бумажный шарик.

Едва он, в сопровождении заместителя шефа, вошел в его кабинет, господин Формери произнес знаменательную фразу:

– Вот и вы! Никогда не сомневался в том, что рано или поздно вы попадете наконец в наши руки.

– Я тоже в этом никогда не сомневался, господин следователь, – отозвался Люпэн, – и могу только радоваться, что судьба для моего ареста избрала именно вас, отдав таким образом справедливость такому честному человеку, как я.

«Он надо мной издевается», – подумал господин Формери.

И тем же тоном, ироническим и в то же время серьезным, ответил:

– Честному человеку, каким вы являетесь, милостивый государь, теперь придется объясниться по поводу трехсот сорока четырех дел, связанных с кражами, взломами, мошенничеством, подделками, шантажом, скупкой краденого и так далее. Трехсот сорока четырех!

– Не более того? – спросил Люпэн. – Право, мне стыдно.

– Честный человек, каковым вы являетесь, сударь мой, должен держать ответ по поводу убийства некоего Альтенгейма.

– А это уже нечто новое. Такая идея исходит от вас, господин следователь?

– Вот именно.

– Здорово! Вы действительно делаете успехи, господин Формери.

– Положение, в котором вас застали, не оставляет в этом сомнений.

– Никаких, согласен. Позволю себе, однако, спросить: от какой раны умер Альтенгейм?

– От раны в шею, причиненной ударом ножа.

– Где же этот нож?

– Его не нашли.

– Как же получилось, что его не нашли, поскольку убийцей был я, и застали меня на том же месте, возле человека, которого я убил?

– По-вашему, значит, убийца…

– Не кто иной, как тот, кто зарезал господина Кессельбаха, Чемпэна и других. Характер раны – достаточное доказательство тому.

– Каким же путем он ускользнул?

– Через люк, который вы можете обнаружить в том же зале, где произошла трагедия.

Господин Формери сделал хитрую мину.

– Как же получилось, что вы не последовали такому спасительному примеру?

– Я пытался это сделать. Но выход был прегражден запертой дверью, которую мне не удалось открыть. Именно во время этой моей попытки тот, другой вернулся в зал, чтобы убить своего сообщника, – из страха перед признаниями, которых Альтенгейм не мог избежать. В те же минуты он спрятал на дне шкафа, где его и нашли, тот сверток с одеждой, которую я приготовил для себя.

– А одежда – для чего?

– Чтобы принять другой облик. Прибыв на виллу Глициний, я был намерен выдать Альтенгейма правосудию, покончить с князем Серниным и появиться опять в виде…

– Господина Ленормана, вероятно?

– Совершенно верно.

– Ну нет!

– Что-что?

Господин Формери насмешливо улыбался, покачивая указательным пальцем справа налево и слева направо.

– Нет, – повторил он.

– Что же – нет?

– История с господином Ленорманом… Это годится для публики, друг мой. Вы не заставите следователя Формери проглотить такую утку – будто Ленорман и Люпэн были одним и тем же человеком.

Он расхохотался.

– Люпэн – шеф Сюрте!.. Ну нет! Все, чего ни захотите, но не это! Должны же существовать какие-то границы!.. Я добрый малый, но все-таки… Скажите, между нами, для чего вам эта новая сказка? Не вижу, признаться, смысла…

Люпэн посмотрел на него в ошеломлении. Хорошо зная Формери, он не подозревал за ним такого самомнения и слепоты. Двойственность личности князя Сернина к тому времени ни у кого уже не вызывала сомнений. И только господин Формери…

Люпэн повернулся к заместителю шефа, слушавшего с раскрытым ртом:

– Дорогой Вебер, ваше повышение, по-моему, ставится под большой вопрос. Ибо, в конце концов, если господин Ленорман – вовсе не я, значит – он может еще существовать… А если существует, нет сомнений и в том, что господин Формери, с его удивительным чутьем, в конце концов его найдет… И в таком случае…

– И он будет действительно обнаружен, мсье Люпэн, – воскликнул следователь. – Беру это на себя и полагаю, что очная ставка между вами двумя будет захватывающим зрелищем!

Он потешался вовсю, барабаня пальцами по столу.

– Ах, как это будет забавно! Ах! С вами не приходится скучать, Люпэн! Значит, вы – господин Ленорман! И это вы, стало быть, добились ареста своего же сообщника Марко!

– Совершенно верно. Разве мне не следовало порадовать премьер-министра и спасти его правительство? Это было задачей исторического значения!

Господин Формери держался за бока.

– Ах, умру! Господи, как смешно! Ваш ответ обойдет весь мир! В таком случае, если поверить вам, это вместе с вами я вел следствие с начала дела в отеле Палас, после убийства господина Кессельбаха?

– Точно так же, как вместе со мной, еще раньше распутывали дело о диадеме, когда я был его светлостью герцогом де Шамерас[2], – с сарказмом отозвался Люпэн.

Господин Формери вздрогнул, веселое оживление мгновенно слетело с него при этом ужасном воспоминании. Внезапно став серьезным, он сказал:

– Итак, вы настаиваете на всех этих глупостях?

– Поневоле, так как все это – правда. Вам будет нетрудно, съездив в Кохинхину[3], получить в Сайгоне доказательства смерти подлинного господина Ленормана, замечательного человека, которого я подменил своей особой; я представлю вам документы о его кончине.

– Вранье!

– Ей-богу, господин следователь, могу признаться: все это мне совершенно безразлично. Не нравится – я не буду господином Ленорманом, не будем об этом более говорить. Если хотите – это я убил Альтенгейма. Вы отлично проведете время, добывая доказательства. Повторяю, для меня все это не имеет ни малейшего значения. Считаю ваши вопросы, как и мои ответы, не состоявшимися. Ваше следствие вообще не в счет – по той простой причине, что, когда оно завершится, я буду уже далеко. Но только…

Без капли смущения он взял стул и сел напротив господина Формери, по ту сторону стола. И сухо объявил:

– Есть одно-единственное «но», и вот в чем оно состоит. Знайте же, сударь мой, что вопреки всей видимости, несмотря на все ваши намерения, у меня нет ни малейшей охоты тратить даром свое время. У вас – ваши дела… У меня – мои… Вам платят за исполнение ваших задач. Я сам выполняю свои… и сам себе за это плачу. Так вот, дело, которым я теперь занят, – одно из тех, которые не терпят, чтобы от них отвлекались хотя бы на минуту. Я не могу допустить ни секундного промедления в подготовке и осуществлении действий, которые должны привести к успеху. Итак, продолжаю, – поскольку вы временно принуждаете меня вертеть большими пальцами между четырьмя стенами тюремной камеры, –