Небеса — дом Арамери; дом, а не торговая площадь. Не биржа для сделок. Родичи мои — негласные правители мира, официально же всеми делами заправляет Консорциум Нобилей, при благосклонном содействии Ордена Итемпаса. Консорциум собирается в Салоне, огромном, величественном здании — и, разумеется, белостенном, — одном из тех, что высятся у подножия дворца, меж прочих правительственных зданий. Смотрится неплохо, даже величественно, но было бы куда как лучше, не подвизайся он в аристократичной тени дворца.
Войдя внутрь, я представилась служащим — слегка удивлённым моим визитом, но безупречно вежливым. Меня, в компании юного помощника (невеликого, как мне представилось, звания) препроводили в палату заседаний, где полным ходом шло полдневное собрание.
Как представителю младшей знати, мне всегда были открыты двери Консорциума (но к чему?). Вопрос был лишь в времени, месте и… деньгах. Впрочем, забудем на миг о расходах, помноженных на месяцы долгого пути. Дарр и без того слишком мал, слишком беден и слишком непригляден, дабы голос его что-то да значил. Молчу уж про матушкино отречение, окончательно подпортившее и без того хилую репутацию Дарров. По правде говоря, наш Крайний Север — редкостная глушь. Провинциальное болото. За редким, если на то пошло, исключением. То бишь за теми приличных размеров странами, у коих хватило престижа, власти или денег (а лучше — и того и другого), чтобы быть услышанными своими более благородными собратьями. Оттого-то я и не удивилась, узрев, что положенное мне место (в тени, за колонной, на одном из ярусов) уже занято — каким-то бесцеремонным делегатом от одного из континентальных народов Сенма. Мой помощник, заикаясь от волнения, встревоженно пробормотал, что, мол, было бы чрезвычайно грубо согнать уважаемого пожилого человека, к тому же с больными коленями, с его места. Быть может, я не возражала бы постоять? Памятуя о долгих часах, проведённых в тесной коляске, я согласилась. С радостью, разумеется.
По счастью, следующий ярус, куда меня увлёк проводник и где я скромно притулилась в уголке, оказался с хорошим обзором. Планировка палаты заседаний впечатляла, и не в последнюю очередь — своей обстановкой. Белый мрамор, дорогое чёрное дерево, вероятно, из даррийских лесов, когда те ещё знали лучшие времена. Дворяне — человек триста или около того, в общей сложности, — восседали в удобных креслах вдоль зала (или же на лесенкой уходящих вверх ярусах). Прислужники, пажи и писцы толпились позади (а с ними и я), готовые, чуть что, подать документы или умчаться с поручением. Главенствовал консорциумный Распорядитель, стоя на возвышении искусно сработанного подиума и дирижируя попеременно требующими слова нобилями. Очевидно, текущий спор зашёл о праве на водный источник где-то в пустыне (и претензии были аж у пяти стран). Никто не говорил без очереди, не терял выдержки, не отпускал ни ехидных замечаний, ни завуалированных оскорблений. Другими словами, действо, исполненое строгого порядка и взаимной вежливости, чинное и степенное. Хлопот не доставляло ни число делегатов, ни их хорошо подвешенные языки, вкупе с желанием потрафить соотечественникам.
Одна из причин столь вышколенного поведения как раз и стояла на постаменте за подиумом Распорядителя: статуя Небесного Отца собственной персоной, в натуральную, так сказать, величину; всем своим видом воплощая Обращение к Смертному Разуму. Попробуй распусти излишне язык под этаким-то суровым взглядом. Но, как я подозреваю, куда как более угнетал иной взгляд, — того, кто сидел в ложе, виднеющейся аккурат чуть выше за Распорядителем. Обзор отсюда был плоховат, и я могла разглядеть немногое: мужчина преклонного возраста, со строгим взором, богато одет, в окружении группы слуг и молодой пары — блондина и темноволосой женщины.
Хотя молчаливая личность эта не окольцовывала себя видимой охраной, не носила короны, не вмешивалась в ход заседания (как и его свита); угадать, кто он, не составляло труда.
"Здравствуй, дедушка", — пробормотала себе под нос я и, даже зная, что невидима, послала ему улыбку через всю комнату. Пажи и писари одаривали меня слегка странноватыми взглядами весь остаток дня.
***Склонив голову, я опустилась на колени перед дедом, слушая насмешливое хихиканье, доносившееся отовсюду.
Нет, постойте.
***Некогда существовало трое богов.
Всего трое, имею ввиду. Сейчас их десятки, возможно, и сотни. Плодятся как кролики, что ни говори. Но когда-то их было всего трое, самых могущественных и блистательных из всех: бог дня, бог ночи и богиня рассвета и сумерек. Иными словами, Свет, Тьма и Тени, что между. Ну, или — Порядок, Хаос и Равновесие. Не так уж и важно это, ибо один давно погиб, другой, очевидно, тоже мёртв, ну а третий, да, он — единственный, сохранивший силу.
А заодно и тот самый залог власти Арамери. Имя ему — Небесный Отец, Пресветлый Итемпас, и предки Дома были преданнейшими из священников Его. За что и не избежали награды — оружия, столь могучего, что ни одна армия в мире не могла противостоять ему. С его-то (ха, точнее будет — их) помощью Арамери и провозгласили себя властителями мира.
Ну, вот. Так-то лучше.
***Склонив голову, я опустилась на колени перед дедом; нож мой послушно лёг на пол рядом.
Мы были на Небесах, переместившись сюда сразу после заседания Консорциума, с помощью магии Отвесных Врат. По прибытии меня немедленно попросили пройти в дедову приёмную (по виду — точь в точь тронный зал). Формой — неровный круг (священный для Итемпаса), а сводчатый потолок заставляет придворных зрительно выглядеть величавее — совершенно зря, Амн и так гораздо выше, чем я, к примеру. Высокие, бледные, с безупречной осанкой, словно и не живые люди, из плоти и крови, а безмолвные статуи.
— Высокий из Высочайших, Лорд Арамери, — поприветствовала я. — Видеть вас — большая честь для меня.
Я расслышала хихикающий смех перед тем, как войти в комнату. Сейчас он зазвучал снова, слегка приглушённый руками, веерами и носовыми платками. Мне вспомнились птичьи стаи, гнездящиеся под пологом леса.
Передо мной восседал Декарта Арамери, некоронованный правитель мира. Он был стар, возможно, самый старый из когда-либо виденных мною людей; хотя Амн, как правило, и живут дольше моего народа, так что ничего удивительного. Тонкие, почти полностью белые волосы. Настолько худой и сутулый, что его приподнятое каменное кресло — кресло, и никаких "тронов", — казалось, грозилось вот-вот поглотить старика целиком.
— Внучка, — сказал он, и смех приостановился. Молчание. Столь тяжкое, что стынет в руках. Он — глава семьи Арамери, и слово его — Закон. Никто и не ждал, что он признает меня за родственницу, а менее всех — я сама.
— Поднимись, — приказал он. — Дай