Когда в голове ума еще не поднакопилось, а давят со всех сторон, то самый простой выход – сбежать. Но если одни предпочитают вояж по миру, то другие – к праотцам.
Рей, не иначе из чувства: «Вот умру, и вы все будете плакать, я была хорошая, а вы не ценили», – решила воплотить в жизнь второй вариант.
Первый заход закончился неудачей: утонуть в пруду (а плавать, как оказалось, девица не умела, потому что ни разу в жизни не пробовала), воды в котором по плечо, было весьма проблематично, но Рей старалась. Даже камень на шею привязала, сигая с мостков. Наглоталась знатно, до остановки дыхания. И встретилась с костлявой в первый раз. Та, знамо дело, дала ей от ворот поворот. А еще в качестве комплимента от шеф-повара – пендаль для ускоренной реабилитации. То бишь зажили на недоутопленнице все ссадины как на собаке. И даже воспаления легких Рей не подхватила, хотя вода в пруду была – далеко до парного молока.
Потом на рандеву с костлявой девица набивалась при помощи укуса ядовитого паука (как ей самой казалось). Мне же отекшая гортань и пятна по всему телу больше напомнили описание симптомов анафилактического шока. А рисунок паука, крестовика-переростка, на одной из страниц дневника и вовсе уверил в правильности догадки. Портрет представителя членистоногих с печальной подписью «несостоявшийся убийца» занимал целый разворот.
Дальше по чистой случайности шла взбесившаяся под девушкой лошадь. Думается, что при третьей встрече костлявая поставила напротив Рей пометку «постоянный клиент». И вот сейчас петля…
Мне оставалось несколько страниц, когда в коридоре послышались голоса. Один – той самой ночной визитерши, второй – категоричное и неприязненное сопрано.
Едва успела спрятать дневник, как дверь отворилась.
– Уже пришла в себя? – бросила с порога сухая чопорная женщина. – Даже покончить с собой нормально не можешь!
Все в ее облике: и тонкие поджатые губы, и неестественно прямая осанка, и черная вуалетка (траурная?), и строгое платье в пол в стиле Марии Складовской-Кюри – меркло по сравнению с флюидами презрения, которые она излучала так же убийственно и беспрестанно, как кусок полония – бета-частицы.
– А вы, собственно, кто будете? – осведомилась я, старательно скрывая, что каждое слово для меня – как нож в горло.
– Как – кто? Твоя родная мать!
«С такой матушкой и врагов не надо», – успело промелькнуть в голове, прежде чем я услышала:
– И раз уж ты очнулась, собирайся. Отныне ты больше не будешь выставлять нашу семью на посмешище. Отец оплатил взнос, чтобы тебя приняли в обитель Святой мученицы Азазеллы как послушницу…
Из всего услышанного я поняла только одно: в секту не пойду! А как иначе назвать монастырь, где есть членский взнос?
Я не для того вела переговоры со Смертью, чтобы остаток жизни коротать в монастырских стенах. Опустила взгляд на одеяло. Если месть – дитя злости, а изворотливость – сестра жажды жизни, то сейчас в моей душе эти родственницы собрались на срочный семейный совет.
Мозг лихорадочно соображал. Притвориться, что лишилась чувств? Трюк бы сработал, но только не в лечебнице, где симулянток раскрывают на раз. Сопротивляться? Не факт, что я на ногах смогу устоять, не то что нокаутировать эту маман. А что, если… Лучшая ложь – полуправда.
Судя по тону этой «добросердечной» родительницы, она привыкла к беспрекословному подчинению. Такая если скажет: «Лети!» – разрешается лишь уточнить: «На какой высоте?»
– Да, конечно. – Я постаралась придать голосу как можно больше кротости и смирения, добавив: – Как скажете, маменька. – Последние слова выдавила из себя, как хирург – гной из фурункула: не жалея больного. Пусть горло жгло, главное, чтобы интонация не подкачала.
Правда, взгляда от одеяла все же не отрывала, боясь, что глаза могут выдать мои истинные, исключительно членовредительские чувства.
В хорошей постановке за репликой должно идти действие. Так, например, за восклицанием: «Бедный Йорик!» – лобзание черепа из папье-маше, после легендарного: «К нам едет ревизор!» – тараканьи бега и уничтожение двойной бухгалтерии, в индийском фильме за ритуальной фразой: «Ты моя сестра, у тебя такая же родинка на щеке…» – танец всех со слоном, или на слоне, или вместо слона…
Я решила последовать заветам Станиславского, Эйзенштейна и Хичкока, посему медленно откинула одеяло и начала вставать, демонстрируя всем своим видом согласие с уготованной мне участью.
– Поживее! – поторопила маман.
А я, когда начала вставать, поняла, что все же сумею вытянуть роль обморочной барышни, может, даже на Оскар: перед глазами замельтешили черные точки, а голова натурально закружилась. Но упорство – мое второе имя. Правда, бабка Софа называла эту черту характера упертостью, когда со мной проще либо согласиться, либо пришибить. Я сделала еще шаг в лучших традициях осла, которому если что втемяшится в голову, то фиг перешибешь. Даже лопатой промеж ушей.
Зато перед взором стало уже совсем черно, и я полетела навстречу половицам, радостно поприветствовавшим меня гулким стуком.
Последнее, что услышала перед тем, как сознание окончательно померкло, была фраза родительницы: «Напоите ее тонизирующим зельем, чтобы не умерла по дороге».
Пришла в себя оттого, что меня тащили. Шустро и особо не церемонясь. С обеих сторон под мышки держали два дюжих то ли санитара, то ли вышибалы, что иногда одно и то же.
– Ик! – приветственно выдала я.
На мне скрестились сразу два суровых взгляда.
– Молчу-молчу, – заверила я, пожимая плечами.
Хотя, когда тебя тащат на манер пропойцы, так что ноги волочатся по полу, это сделать весьма проблематично. О том, что я и сама уже в состоянии переставлять ходилки, не стоило и заикаться.
Может, этим архаровцам нравится тяжести вот так тягать? Тогда не буду лишать их возможности приятно провести время.
Я же с интересом туриста, впервые попавшего в Лувр, начала вертеть головой. Впереди маячила спина, как я понимаю, родительницы, бодро цокающей по гулкому коридору. Последний, к слову, достаточно широкий и не обшарпанный. Не чета моей «палате». На стенах красовались и парадные портреты солидных джентльменов в сюртуках, и камерные – в домашних шлафроках.
От созерцания одежды на картинах перешла к наряду собственному. Меня переодели. И, судя по всему, не родительница – она бы наверняка подавилась своим презрением и гордыней, натягивая на непутевую дщерь платье. Скорее всего облачила меня та лекарка, которую я видела ночью.
Темно-зеленое поплиновое платье в мелкий рубчик с глухим воротом, застегнутое кое-как. По ощущениям, на мне сейчас наличествовали еще и пара юбок с панталонами. Башмаки так и норовили слететь с ног, а смоляная прядь, выбившаяся из косы, перекинутой через мое правое плечо, постоянно падала на лоб.
Впереди показалась дверь. Маман решительно ее распахнула, и по глазам резанул яркий солнечный свет.
Мой почетный эскорт, не сбавляя шага, ринулся в