Но эта мимолетная мысль тут же исчезла, стоило самолету, заложив вираж, начать по спирали снижаться. Нас ждала родина барокко, опьяняющая сознание туриста своеобразием и числом церквей на квадратный ватиканский метр.
Римский магический синод и хранитель свитков даже не подозревали, что в эти самые мгновения в одном из аэропортов приземляются две крупные неприятности (и не только современности). Одна из них – молодая зеленоглазая брюнетка и вторая – поджарый седовласый джентльмен с надменным выражением лица.
Проще всего было попасть в Вечный город по туристической визе, что мы с Дейминго, собственно, и сделали. Меня, до этого ни разу не бывавшую за границей, поражало многое. Но больше всего – собственные соотечественники.
Так, пока наша группа оформлялась на ресепшене, юркий портье попытался взять чемоданы у одной супружеской пары. Давно супружеской. Лет этак двадцать: он – с пивным животиком и в майке, заправленной в необъятные шорты, она – в балахонистом платье и шляпе, поля которой могли посрамить пляжный зонт. Глава семейства жутко возмутился самоуправству какого-то итальяшки в костюме гусара, который, по его мнению, трижды пытался спереть его чемоданы.
Наконец шумная и беспощадная в своем стремлении проникнуться загадками древнего Рима толпа российских туристов, полноводной рекой растекшаяся по фойе, начала убывать: наши люди расселялись по номерам. Наконец-то очередь дошла и до племянницы с дядей – то бишь нас со свекром. По новым документам, добытым Ростиславом, паспортные данные соответствовали нашим истинным гендерным признакам.
Как только мы зашли в номер, Дейминго небрежно бросил:
– Располагайся, а я пока в душ.
«Даже не поинтересовался, может, мне туда тоже хочется», – подумала с досадой и начала разбирать свой скудный багаж. Тишина почему-то раздражала, и я решила разбавить ее хоть чем-нибудь, да даже милым телевизионным щебетом, и потянулась к пульту. Покрутив в руках увесистый «кирпич» удивилась его размеру и числу кнопок. Ткнула наугад, направив пульт на плазменный экран. Ничего не произошло. Ткнула еще раз, потом еще.
Итогом моих научных изысканий по принципу интуитивного эксперимента стало то, что уже через пять минут в номере были стюард, уборщица, официант, служба спасения и выскочивший из душа свекор, в пене и прикрывающийся спадающим полотенцем. Причем, судя по размеру, Дейминго схватил первое попавшееся под руки, и было оно ему явно маловато. Прибытие делегатов проходило под какофонию из воя пожарной сирены, шума работающего на максимуме кондиционера и орущего телевизора.
– Ой, – выдохнула я, сообразив, что это был не просто телевизионный пульт, а блок управления.
Первой пришла в себя уборщица (была самой опытной из всех вызванных), уже миновавшая бальзаковский возраст итальянка. Она величественно сунула метелочку для пыли под мышку, прошла мимо онемевших спасателей, баюкавших на руках огнетушители, и начала тыкать на кнопки, что-то бормоча себе под нос. По ее уверенным движениям было видно, что делала она это не впервой, да и вообще, для русских туристов это чуть ли не ежедневное развлечение.
Когда все (кроме свекра, который был в мыле во всех смыслах этого слова) покинули номер, Дейминго задал один-единственный вопрос:
– Я все понимаю, пытливый женский ум и все такое… Но как ты умудрилась сделать так, что меня в душе начало бить током?
– Это сантехническая магия, – нашлась я, вспоминая вековые традиции строителей, которые могут сделать все что угодно, с помощью цемента, кирпичей и мата.
Похоже, свекор уже начал привыкать к некоторым национальным особенностям (а может, посчитал, что нервная система дороже) и лишь махнул рукой. Развернувшись, он пошел обратно в ванную и, уже дойдя до дверей и полуобернувшись, бросил:
– Хотя бы полчаса посиди тихо.
Увы, порою для деятельной натуры это невыполнимое задание. К тому же живот руладой напомнил: пора бы разжиться чем-то посущественнее чашки кофе, которая десантировалась в него восемь часов назад. А потому я тишком, как заправский итальянский «бандито», на цыпочках двинулась к дверям. Время было вечернее и, судя по часам, шведский стол, как пунктуальный возлюбленный, уже должен был быть готов к гастрономическому рандеву с туристами.
Филиал храма чревоугодия располагался внизу. Показав браслет на входе, я с вожделением воззрилась на еду и взяла пустую тарелку. Подходя к столу, краем уха услышала возмущенное: «Безобразие, не дают вынести еды впрок» – с явным окающим акцентом и одесское: «Шо, и мангал даже в номер не разрешили пронести? Никакой культуры и уважения к гостям!» Решив более не обращать ни на что внимания я ринулась к горке канапе, как Суворов к Альпам.
Голод подстегивал, и глаза хотели вкусненького больше, чем желудок. Потому моя тарелка в мгновение ока наполнилась закусками. Увы, лишь только я начала наслаждаться кулинарными изысками, подкатила тошнота. Запахи, еще мгновение назад дразнившие обоняние, вдруг стали неприятны, и я резво устремилась к дамской комнате.
Отпустило меня минут через пятнадцать. Уперев руки в бортики умывальника и глядя в свое отражение, вслух произнесла:
– Я отравилась. Это наверняка отравление. Или просто несварение. Или просто реакция на перелет. Или новую еду…
На меня смотрело враз осунувшееся лицо с кругами под глазами и спутанными волосами. А мысли в голове лихорадочно метались: я пыталась подсчитать и… выходило, что виноваты не пережитые стрессы, голод или акклиматизация.
Чуть пошатываясь, я добрела до ресепшена и полужестами-полуфразами на школьном английском узнала, где ближайшая аптека.
Уже спустя полчаса в трясущихся руках держала тест. Проявившаяся сразу одиночная розовая полоса вызвала непроизвольный глубокий вздох облегчения, а потом судьба решила поиздеваться надо мной: начала проявляться еще не яркая, но явственная вторая полоска.
– Как не вовремя…
Я прислонилась спиной к стене и застонала. Десять месяцев назад, когда золотая осень сентябрила и Лим сделал предложение, мой организм решил разыграть свою хозяйку: основательная задержка наводила на мысль о скором материнстве.
Помню, как мой несносный демонюка обрадовался, не успела я договорить о своем предположении, и как спустя несколько дней переспрашивал у сестры в лаборатории, уверена ли она, что гормональный анализ отрицательный.
В тот раз врачи лишь развели руками, выдвинув предположение, что всему виной мог быть сильный стресс. Насколько сильный, ни я, ни Лим уточнять не стали, но оба прекрасно понимали, что переживаний было выше крыши.
Единственное – после случившегося любимый первые пару месяцев с затаенной надеждой, а потом с каким-то отчаянием ждал от меня пяти заветных слов: «Кажется, ты скоро станешь папой». Он старался этого не показывать, но я чувствовала, что Лим очень сильно