На грандиозном приеме, устроенном ее издательским домом, она предложила Барнаби Гранту напитки, а нынешний начальник Софи как-то представил ее Гранту. У девушки сложилось о нем свое мнение, и в него не вписывалась мысль о том, что он таскается по Риму с группой туристов, осматривающих достопримечательности. Она предположила, что Гранту, должно быть, очень хорошо за это заплатили, и данная мысль показалась ей неприятной. В любом случае могла ли столь маленькая, судя по всему, фирма, как эта, позволить себе вознаграждение такого размера, чтобы заполучить Барнаби Гранта? Возможно, внезапно осенило Софи, он приятель этого опытного и практикующего в высшей степени индивидуальный подход мистера Себастьяна Мейлера.
Она все еще рассеянно смотрела на объявление, когда почувствовала, что сбоку от нее стоит мужчина. У Софи создалось впечатление, что он находится здесь уже некоторое время и давно пялится на нее. Мужчина не сводил с Софи взгляда, и она подумала: «Вот черт! Какой же ты зануда!»
— Прошу меня простить, — произнес мужчина, снимая позеленевшую от старости черную шляпу. — Пожалуйста, не сочтите меня дерзким. Меня зовут Себастьян Мейлер. Я вижу, вы заметили мое скромное объявление.
Девица за стойкой глянула на мужчину. Она накрасила ногти и теперь с надменным видом шевелила пальцами, держа руки на весу. Софи повернулась к мистеру Мейлеру.
— Да, — ответила она, — заметила.
Он слегка поклонился и двинулся прочь со словами:
— Я не должен навязываться. Прошу прощения!
— Ну что вы, — сказала Софи и, чувствуя себя виноватой из-за глупого предположения, добавила: — Меня очень заинтересовало имя Барнаби Гранта на вашей карточке.
— Мне действительно повезло, — подхватил мистер Мейлер, — не правда ли? Возможно, вы бы захотели… но простите. Один момент. Вы подождете?
Он что-то сказал по-итальянски грубой девице, которая выдвинула ящик, достала нечто похожее на книгу ваучеров и бросила на стойку.
Мистер Мейлер просмотрел ее.
— А, да, — проговорил он. — Других оно тоже, похоже, заинтересовало. Свободных мест, я вижу, нет.
Софи сразу же почувствовала острое разочарование. Больше всего на свете она хотела теперь присоединиться к одной из чрезвычайно изысканных экскурсий мистера Мейлера.
— Размер группы строго ограничен? — спросила она.
— Это важнейшее условие. — Он не отрывался от ваучеров.
— А может быть, кто-то откажется?
— Прошу прощения? Что вы говорите?
— Никто не откажется?
— А… понятно. Ну… возможно. Я так понимаю, вы хотите присоединиться к одной из моих экспедиций?
— Очень хочу, — сказала Софи и предположила, что не кривит душой.
Он поджал свои полные губы и пролистал ваучеры.
— Вот, — проговорил он. — Какая удача! Я вижу один отказ. Суббота, двадцать шестое. Наша первая экскурсия. День и вечер. Но прежде чем вы примете решение, уверен, вы захотите узнать о цене. Прошу.
Он протянул папку и деликатно отвернулся, пока Софи читала. Маршрут и название ресторана, где они будут ужинать. Вечером их ждет прогулка в конном экипаже, а потом посещение ночного клуба. При виде общей стоимости Софи моргнула. Сумма была огромной.
— Я понимаю, — тактично заверил девушку мистер Мейлер. — Но есть множество гораздо, гораздо менее дорогих туров, чем мой. Синьорина с радостью вас проинформирует.
Очевидно, ему было глубоко наплевать, согласится она или откажется. Такое отношение пробудило в Софи некоторое безрассудство. В конце концов, каким бы безумием это ни казалось, ей это по карману.
— Я буду очень рада воспользоваться этим отказом, — произнесла Софи, и даже ей самой ее голос показался и чопорным, и вызывающим.
Он что-то еще сказал девице по-итальянски, приподнял шляпу, пробормотал, обращаясь к Софи: «В таком случае… arrivederci»[11] — и оставил ее разбираться.
— Вы платить мне, — свирепо заявила девица и, когда Софи отдала деньги, протянула ей билет и наградила хриплым необъяснимым смешком. Софи весело, хотя и машинально засмеялась в ответ, желая, как всегда, быть дружелюбной со всем и каждым.
Она продолжила прогулку по Риму, с не поддающимися определению чувствами предвкушая субботу, двадцать шестое апреля.
III— Должна сказать, — пробормотала леди Брейсли, — тебе, похоже, не очень-то весело. Никогда не видела такого угрюмого лица.
— Сожалею, тетя Соня. Я не хотел казаться угрюмым. Честно, я бесконечно благодарен.
— О, — отмахнулась она от его слов, — благодарен! Я лишь надеялась, что мы мило, весело проведем вместе время в Риме.
— Сожалею, — повторил он.
— Ты такой… странный. Беспокойный. И выглядишь неважно. Что ты с собой делаешь?
— Ничего.
— Бурная ночь, полагаю.
— Со мной все будет хорошо. Правда.
— Возможно, тебе не следовало так удирать из Перуджи.
— Перуджа мне до смерти наскучила. Студенты бывают такими жуткими занудами. И когда мы с Фрэнки расстались… ну, ты понимаешь.
— Все равно твои родители, адвокаты, лорд-канцлер или кто там еще, вероятно, разозлятся на меня. За то, что не приказала тебе вернуться.
— Это важно? Да и вообще… мои родители! При всем уважении к твоему кошмарному братцу, дорогая, мы знаем, что чем дольше его чадо держится вдали от него, тем больше ему это нравится.
— Кеннет… дорогой!
— А что касается мамочки… как называется тот приют для алкашей, куда она переехала? Никак не могу запомнить.
— Кеннет!
— Ну, так и прекрати об этом, ангел мой. Сейчас уже не двадцатые годы, знаешь ли.
Они задумчиво посмотрели друг на друга.
Тетка спросила:
— У вас была очень дурная компания в Перудже, Кеннет?
— Не хуже дюжины других.
— Какого рода компания? Чем вы занимались?
— О, разными вещами, — ответил Кеннет. — Забавными. — Он просто исходил обаянием. — Ты слишком молода, чтобы тебе рассказывать, — заявил он. — Какое потрясающее платье! Ты купила его у той поразительной дамы?
— Тебе нравится? Да, у нее. За астрономическую сумму.
— Оно выглядит на эти деньги.
Тетка полюбовалась на себя в зеркало.
— Попробовало бы не выглядеть, — пробормотала она.
— О господи! — недовольно бросил Кеннет и плюхнулся на стул. — Прости! Наверное, погода.
— Сказать тебе по правде, я и сама немного на взводе. Придумай для нас какое-нибудь восхитительное и возмутительное дельце, дорогой! Что такое?
Кеннет, как чадрой, заслонил нижнюю часть лица ладонями и поверх них смотрел на тетку большими и нежными карими глазами. Во всех действиях Кеннета сквозила порывистость и жеманность: он примерял разные стили поведения и отбрасывал их с той же капризностью, с какой его тетка примеряла свои шляпки.
— Милая, — произнес он. — Есть одно дело.
— Ну… какое же? Я не слышу, что ты там говоришь, прикрывая рот.
Он раздвинул пальцы, образуя треугольное отверстие, и заговорил через него.
— Я знаю одного человечка, — сказал Кеннет.
— Какого человечка? Где?
— В Перудже, а теперь здесь.
— И что же в нем такого?
— Он довольно умный человечек. Ну, вообще-то, я бы сказал — человек.
— Прекрати, Кеннет! Это сводит с ума, это бесит. — И потом вдруг прошептала: — В Перудже. Ты… ты… курил?..
— Ни к чему понижать голос, дорогая! Вижу, тебе наплели обычные глупости.
— Значит, курил?
— Разумеется, —