января сорок второго года Флоренс Рубрик, а также Артур Рубрик, ее муж и мой родной дядя, Дуглас Грейс, ее родной племянник, мисс Теренс Линн, ее секретарша, Урсула Харм, ее подопечная, и я сидели у теннисной площадки в Маунт-Мун и обсуждали подробности предстоящего патриотического мероприятия, которое должно было состояться через десять дней в стригальне, — начал Фабиан, приняв вид человека, делящегося самыми дорогими воспоминаниями. — Помимо членства в парламенте, — пояснил Фабиан, — Флоренс была президентом местного комитета переподготовки военных, который сама и учредила, чтобы проповедовать, как вернуть доблестных солдат к мирной фермерской жизни. В программу мероприятия были включены чай, пиво, танцы и, разумеется, выступление Флосси. Предполагалось, что, взобравшись на пресс для шерсти, она три четверти часа будет распространяться на упомянутую тему. Поговорить наша Флосси любила, причем не испытывая ни малейшей жалости к своей аудитории. И тут она с ходу объявила, что пойдет в стригальню, дабы опробовать там свои голосовые связки. Мы уже изрядно устали и от нее, и от послеобеденной игры в теннис. К тому же было жарко и душно. Но Флосси, чтобы активизировать нашу умственную деятельность, в темпе провела нас через розарий, оранжерею и малинник. Мы, словно невольники, понуро следовали за ней. Во время этого променада на тетушке был длинный легкий жакет с двумя бриллиантовыми брошками в виде клипс. Когда мы наконец вернулись и нам позволили сесть, Флосси, разгоряченная прогулкой, освободилась от жакета, сбросив его на спинку шезлонга. Минут через двадцать, когда она снова решила в него облачиться, выяснилось, что одна из бриллиантовых клипс отсутствует. Дуглас, будь он неладен, обнаружил потерю, когда подавал тете жакет, и, как последний болван, немедленно развил бурную деятельность по мобилизации всех нас на поиски. Больше ее никто не видел. Еле живые, мы разбрелись по поместью. Мне достались грядки с кабачками. Флосси, поощряемая Дугласом, настаивала, чтобы мы прочесали каждый клочок земли. Сама же беспардонно заявила, что идет в стригальню репетировать речь, попросила ее не беспокоить и бодро зашагала по дорожке, обсаженной лавандой.

Замолчав, Фабиан искоса взглянул на Аллейна, глубоко затянулся сигаретой и уточнил:

— Разумеется, никто не видел ее живой, кроме убийцы. Бедняжку нашли через три недели на складе братьев Ривен в тюке шерсти из Маунт-Мун. Она исчезла как раз во время стрижки овец. Но вы, вероятно, и без меня это знаете.

— Вы действительно искали брошку?

Фабиан чуть замешкался с ответом. — Без особого энтузиазма, конечно, но искал. Мы рыскали повсюду минут сорок пять. Когда уже почти стемнело, мой дядя нашел ее в клумбе с цинниями, которую он перед этим уже раз десять обшарил.

— А потом?

— Мы вернулись в дом. Все, кроме меня, от усталости опрокинули по стаканчику виски с содовой. Мне, к сожалению, пить нельзя. Урсула поспешила к стригальне, чтобы вручить застежку Флосси. Но там было темно и пусто, и она вернулась в дом. Тетушки не было ни в гостиной, ни в кабинете. Подойдя к спальне, Урсула увидела на двери табличку, которую Флосси вешала на ручку двери, когда не хотела, чтобы ее беспокоили.

В дверь не стучи, в том толку нет.

Услышишь громкий храп в ответ.

Ничего не заподозрив, Урсула подсунула под дверь записку с радостной вестью и удалилась. Вернувшись в столовую, она рассказала нам об этом. Мы пошли спать в полной уверенности, что Флосси мирно почивает в своей спальне. Продолжать?

— Да, пожалуйста.

— Флосси должна была подняться на рассвете, чтобы успеть на почтовую машину. Потом поезд и паром везли ее в столицу, где она обычно появлялась на следующее утро в полной боевой готовности. Накануне подобных вылазок она удалялась на покой очень рано, и горе тому, кто дерзнул бы ее побеспокоить.

Трава сменилась галечником, и машина с плеском переехала через прозрачный горный ручей. Они почти добрались до подножия гор, которые теперь возвышались прямо перед ними. Между разбросанными валунами и гигантскими пучками травы, которые, словно факелы, горели в лучах послеполуденного солнца, краснели проплешины голой земли. Вдали на склонах гор торчали пики пирамидальных тополей, а внизу клубился голубоватый дымок.

— На следующее утро никто, как обычно, не встал, чтобы ее проводить, — продолжил Фабиан. — Почтовая машина приходит в половине шестого. Это своего рода местный сервис. Им занимается фермер, живущий в шести милях отсюда. Трижды в неделю он едет к развилке, куда подъезжает почтовая машина, на которой вы приехали. Обычно останавливается у ворот. Перед этим она всегда ему звонила. На этот раз звонка не было, он решил, что ее подбросил кто-то из нас. Так, во всяком случае, он утверждал. А мы были в полной уверенности, что ее отвез он. Все было четко продумано. Мы считали, что она сидит на своих секретных слушаниях, не спуская глаз со спикера. Она говорила дяде, что собирается выступить в открытом обсуждении. Он включил радио, когда шла трансляция из палаты представителей, и был весьма огорчен, не услышав, как его жена участвует в партийной перебранке и бросает реплики типа «А сами-то вы?», «Сядьте на место», без чего не проходят ни одни парламентские дебаты. Но тогда мы сочли, что Флосси просто приберегает силы. В тот день, когда она предположительно уехала, сюда за шерстью приезжал грузовик. Я видел, как грузили тюки.

Теперь они ехали по сухому руслу ручья, и в ветровое стекло стучала мелкая галька. Фабиан бросил сигарету на пол машины и придавил ее каблуком. Он перехватил руль, и костяшки на руках слегка побелели от напряжения, однако речь его потекла медленнее и спокойнее.

— Я почему-то наблюдал за этим грузовиком. Сначала смотрел, как он едет к воротам. Они находятся довольно далеко от дома. Потом я смотрел, как он вырулил на дорогу и покатил по этому руслу. Тогда здесь была вода. Она струилась и сверкала на солнце. Кстати, уже видна стригальня — длинный сарай, крытый железом. Дом пока не видно, он за деревьями. Видите стригальню?

— Да. А как далеко это отсюда?

— Около четырех миль. В здешнем воздухе все кажется ближе, чем на самом деле. Давайте остановимся, если не возражаете. Я хочу закончить, пока мы не приехали.

— Ничего не имею против.

Когда машина встала, в окно тотчас же ворвались местные шумы и запахи — пахло нагретой солнцем травой, землей и лишайниками, стрекотали кузнечики, с горы, лаская слух, доносился дробный топот овечьего стада.

— Хотя рассказывать уже почти нечего, — возобновил рассказ Фабиан. — Впервые мы заподозрили неладное спустя пять дней после того, как она по лавандовой дорожке удалилась в стригальню. От одного из ее сподвижников пришла телеграмма. Он интересовался, почему она не приехала на парламентские дебаты. Без нее там было