– Надо поискать секретный рычаг, открывающий этот вход, – предложил Таврий.
– Можете не стараться, – не одобрил его идею кригариец. – Наши враги не идиоты. Вряд ли их логово можно открыть снаружи. Оно отпирается изнутри по особому сигналу.
– И что это за сигнал?
– Хороший вопрос, святой сир. Разумеется, это не стук и не звон колокольчика – зачем поднимать на кладбище лишний шум? Ни на одной поверхности в склепе нет следов ударов – ни старых, ни свежих. А они непременно остались бы, кабы всякий раз, чтобы войти в логово, его хозяева били по камням чем-то твердым.
– Тогда что же остается? – Курсор вновь оглядел стены и пол гробницы. – Огонь?
– Полагаю, да. Взгляните-ка на эту трещину.
Баррелий указал на плиту одного из саркофагов. Она была расколота надвое, но продолжала лежать на своем месте. Только ее половинки были сдвинуты не до конца и между ними виднелась щель. Узкая – даже палец не просунуть. А если поднапрячься и просунуть, то уже не высунуть. Еще туда можно было вставить сплюснутый конец ломика – мы захватили с собой из лавки Гезира кое-какой инструмент разорителей могил, – но это тоже ничего бы не дало. Плита была слишком массивной, и снять ее могли бы не менее полудюжины человек с большими ломами.
– Здесь какие-то черные полосы. Похоже на сажу, – сообщил Таврий, потерев края трещины и изучив грязь, что налипла на палец.
– Она и есть, – подтвердил монах. – Кто-то здесь жжет бумагу, которую пихает в щель, а оставшуюся сажу сметает, чтобы скрыть улики. Но сажа – коварная штука. Сколько ее ни сметай, все равно остаются следы. Ну что, святой сир, вы готовы проверить нашу догадку или нет?
– Если ты готов, кригариец, то я – тоже, – кивнул священник. – В конце концов, мы явились сюда не затем чтобы останавливаться на полдороге.
– Отлично, – подытожил ван Бьер. – Тогда приступим. Горшок! Эй, Горшок, оглох, что ли?
– Да, сир! – Я замешкался, поскольку еще не привык к своему новому фальшивому имени.
– Дай сюда карту, – велел Пивной Бочонок. – Все равно она нам больше не нужна. И огниво с паклей. Буду мастерить отмычку для этого тайника.
– Ты уверен, что фокус сработает? – спросил у него Таврий.
– Скоро выясним. По крайней мере мне известно, что не все молчуны прячутся в этой дыре. А значит из города к ним могут заявиться гости, за которых мы себя и выдадим.
Кригариец разорвал карту на четыре части – а вдруг бумага нам еще понадобится? – и поджег четвертинку от запаленной огнивом пакли. После чего просунул воспламенившийся пергамент в щель. Как глубоко он упал, неведомо. Но он не остался лежать на дне саркофага, а провалился дальше – это можно было разглядеть.
– Мы с Горшком спрячемся снаружи за углом, – предупредил Баррелий курсора. – А вы, святой сир, выманите из-под земли тех, кто оттуда явится, и подадите мне сигнал. Это важно. Потому что если они почуют опасность и успеют закрыть выход, второго шанса у нас не будет.
Что ж, Псина не солгала. Вскоре после того, как горящая бумажка упала в щель, послышался глухой скрежет, и один из саркофагов – не тот, где треснула плита, – стал медленно выезжать вперед. А когда он остановился, между ним и стеной склепа в полу зияла прямоугольная дыра. Такая, в которую можно было протиснуться лишь боком.
Напортачив ночью, на сей раз Таврий не подкачал. И сыграл отличную приманку для наших врагов.
– Эй, вы! Хулиганы, которые отобрали у меня блитц-жезл! – взвизгнул он, держась в стороне от дыры, откуда могла вылететь стрела. – Мне известно, где вы прячетесь! Эй, я к вам обращаюсь! Верните жезл, и я уйду. Клянусь, я никому не расскажу про ваше подземелье. Мне нет до вас ни малейшего дела! Просто отдайте жезл и все! Вам его никому не продать, а для меня он очень ценен! Я могу за него заплатить! Да, конечно! Скажите, сколько вы хотите киферов, и я принесу!
Расчет курсора оказался верным. Придав голосу страх и волнение, он дал понять, что его никто не защищает, и что он по-прежнему тут один. Как он выпутался из веревок и открыл тайник, было не столь важно. Куда важнее, что священник разоблачил убежище молчунов и стал нежелательным свидетелем. А это значит, что отпустить его восвояси они теперь не могли.
Сигнал Таврия не заставил себя ждать.
– Ну наконец-то! – воскликнул священник чуть погодя. – А я было решил, что не докричусь до вас двоих!
Последние слова курсора оповещали кригарийца о том, сколько противников выбралось из-под земли. Неизвестно, как долго еще прожил бы Таврий, но молчуны не успели ему навредить. Потому что когда в гробницу ворвался Баррелий, вред был причинен уже им.
Ван Бьер не задавал вопросов. В правой руке он держал «эфимец», а в левой увесистый булыжник. Который был немедля брошен в щель, откуда как раз показался второй молчун. Все, что он успел, заметив летящий камень, это бросить арбалет и закрыть голову руками. Что ему не слишком помогло. Удар отбросил его назад, и он стукнулся затылком о край прохода, после чего скатился вниз по узким крутым ступеням.
Первый мнимый гариб не растерялся и тотчас напал на монаха. Но тот отразил его саблю мечом и пнул врага в коленную чашечку. Поэтому второй выпад молчуна получился неуклюжим. Баррелий даже не стал отражать эту атаку. Уклонившись, он подскочил вплотную к противнику и вонзил тому «эфимец» в левый бок. А потом столкнул жертву в щель на упавшего соратника. После чего спрыгнул туда сам, опасаясь, как бы другие молчуны не успели закупорить вход.
Судя по дальнейшему шуму, опасался Баррелий не зря – внизу у лестницы был кто-то еще. Мычание, которое издавал явно не кригариец, вскоре умолкло. Но поскольку мы с Таврием не видели дерущихся, эти мгновения показались мне долгими. Ван Бьер кинулся в неизвестность, где его могло поджидать все, что угодно. И быстро отступить у него не выйдет – два тела на узкой лестнице загромождали ее почти целиком.
Курсор в волнении переминался с ноги на ногу, поглядывая то на вход в подземелье, то на меня. Кинжал в моей руке и угрюмые взгляды, которые я бросал на слугу Громовержца, тревожили его. Вряд ли я походил на убийцу, но скрывать свои чувства я не умел и не пытался. Если Баррелий не выберется обратно, Таврию подавно не стать моим союзником. А если он попытается меня схватить, я покажу ему, чему успел научиться у кригарийца.
Вскоре шум утих и наступила тишина, продлившаяся еще какое-то время. И когда ее нарушил голос, он к моему немалому