Я скончался бы от разрыва сердца там, где стоял, кабы себур, выйдя из двери, взглянул на меня. Но к счастью для нас с курсором, все внимание чудища сразу обратилось на Баррелия. Который, к счастью для него, не был оглушен дверью и защелкал языком сразу, как только страхолюдина переступила через порог.

Родная речь – если можно так выразиться, – удивила себура. Он остановился и что-то ответил монаху, который, встав на ноги, продолжил издавать щелчки и начал мало-помалу, без резких движений, подбираться к оброненному «эфимцу».

Прежде я слышал, как ван Бьер говорил и с громорбами, и с криджами. Иными звуками, но даже когда монстры выражали ему эмоции, все равно было неясно, чего они хотят. Те же громорбы рычали от удовольствия так, что у меня душа уходила в пятки. Да и криджи завывали почище волков по любому поводу.

Себур выглядел самым спокойным из них – его щелчки звучали не угрожающе. Что, впрочем, меня не успокаивало. А все из-за Баррелия. У него, небось, уже мозоль на языке натерлась – так много он успел наговорить монстру, – но монах не перестал выглядеть настороженным. И все также подкрадывался к валяющемуся на полу мечу.

Предчувствия меня не обманули.

– Святой сир! Горшок! – Внезапно кригариец перешел с гномьего языка на человеческий. – Прячьтесь за дверь и заприте ее! Парень, брось на пол факел – мне понадобится свет! Похоже, эту тварь не уговорить и сейчас тут станет жарковато…

Таврий рванул наутек так быстро, что даже опередил меня. Ладно, хоть не захлопнул перед моим носом дверь, а дождался, когда я тоже окажусь за нею.

Я оставил факел Баррелию, но у священника был свой, и мы смогли осмотреться. Это помещение было не таким просторным, но и не маленьким. Ни молчунов, ни их пленника здесь тоже не наблюдалось. Правда, следы чьего-то присутствия были. В другом конце продолговатого зала – видимо, это была часть перегороженного коридора, – валялись какие-то пожитки. Также там стояла большая статуя, а на стенах висели флаги.

Однако разглядывать все это было некогда. Во-первых, требовалось как-то запереть дверь, поскольку на ней не обнаружилось засова (видимо, чтобы себур не заперся изнутри). А во-вторых, у ван Бьера назревали крупные неприятности, и его судьба интересовала нас куда больше, чем здешнее убранство.

Первая задача решилась легко. Торба с инструментами была со мной, а в ней лежал короткий ломик. Я пристроить его в дверном кольце, а другой конец ломика упер в косяк, пока священник держал дверь, чтобы она не открылась. Сооруженный на скорую руку засов получился ненадежным, но это было лучшее, что мы смогли изобрести.

Со второй задачей тоже разобрались. Прямо над дверью нависала дощатая площадка, с которой можно было стрелять из бойниц. Но арбалет я не захватил, поскольку монах нагрузил меня инструментами, так что мы не могли пускать стрелы в себура. Зато могли видеть, что происходит в зале, благо кригариец, подобрав факел, больше не выпускал его из руки. Глаза подземных тварей были непривычны к огню даже несмотря на то, что они, по легендам, видели пламя самих Гномьих печей. Что Баррелий и использовал в схватке с превосходящим его по силе врагом.

Переговоры язычника с отродьем завершились сразу, как только я и Таврий сбежали. И когда мы, забравшись на площадку, выглянули в бойницы, чудовище уже гонялось за монахом, будто кухарка – за шкодливым котом, укравшим колбасу.

Последнее – не преувеличение. Именно так выглядело начало этого боя. Даже несмотря на худобу, себур все равно был тяжелее кригарийца раза в четыре. Ну а про размеры не стоит и заикаться.

Однажды ван Бьер признался, что не рискнул бы драться в одиночку с громорбом или себуром. С криджем – еще куда ни шло, да и то с полудохлым, ибо взрослый кридж тоже был силен и смертоносен. Но если с огромными громорбами кригариец прежде находил общий язык, то с себуром этот номер не прошел. И Баррелий ввязался в неравный бой, так как отступать было поздно, а другого выхода отсюда не существовало.

Тактика монстра была на первый взгляд простой. Монах слепил его огнем, и он вертелся, размахивая конечностями и пытаясь выбить факел из рук противника. Двигался себур для своих габаритов очень стремительно. Замешкайся Баррелий на чуть-чуть, и в следующий миг гигантский «волчок» зашиб бы его, размазав по стене или колонне.

Иногда кригариец выгадывал момент, дабы полоснуть мечом по мелькающим перед ним ручищам. Пару раз это удалось. «Эфимец» делал на себуре зарубку, и тот с громким стрекотом отдергивал конечности, но не ослаблял натиск. И ван Бьеру снова приходилось убегать, так как он пока не мог подобраться ближе и распороть чудовищу брюхо или глотку.

И все-таки монах отыскал слабину во вражеской защите. Смекнув, что от беготни мало проку, он начал кружить вокруг одной из колонн – туда-сюда и всякий раз внезапно меняя направление. Эти танцы давались себуру труднее. Вдобавок торчащая между ним и человеком колонна мешала ему наносить удары.

Громорб на его месте своротил бы колонну, но себур был для этого мелковат. И отбив о нее руки, рассвирепел еще больше, чем от порезов. После чего стал бросаться на человека с такой лютой одержимостью, что из пасти у твари полетела пена.

Ярость вымотала монстра быстрее, чем суета. Вскоре его стрекотание стало прерывистым, а дыхание хриплым. Прежде себур все время двигался, но теперь стал делать остановки. Сначала короткие и редко, но затем они стали все продолжительнее и чаще.

Баррелий тоже вымотался. Но он, в отличие от противника, сохранял хладнокровие – насколько это удавалось, – и следил за своим дыханием. Что и позволило ему вскоре контратаковать, когда чудовище снова остановилось на передышку.

Привыкнув, что человек лишь бегает да изредка отмахивается мечом, себур растерялся, когда монах вдруг ринулся прямо на него. Само собой, растерялся он лишь на миг, но ван Бьеру этого хватило. Прежде чем тварь опять замахала ручищами, он подскочил к ней и сунул факел в ее раззявленную пасть.

Себур издал совершенно невообразимое стрекотанье, похожее на треск рвущейся ткани, но намного громче и…

…И в зале наступила тьма.

– Факел! – крикнул я стоящему у другой бойницы Таврию. – Дайте факел, святой сир!

– Что?! – переспросил ошалевший курсор. Он тоже следил за язычником, затаив дыхание, ведь в этом бою от победы человека зависели и наши жизни. А что творилось во мраке, можно было определить лишь по шуму. То есть почти ничего. И все же сам по себе шум давал понять, что бой не прекратился.

Не став повторять вопрос, я просто вырвал факел у священника. Но он не возмутился, ибо был слишком