В автобус набивался народ: служащие, обитатели бедных кварталов, припоздавшие школьники, пассажиры всевозможных убеждений и цветов кожи, одинаково усталые и мокрые. Взгляд привлекла женщина в чадре, с двумя тяжелыми сумками. Эмма опасливо уставилась на соседку – бесформенную тень, точно смерть без косы. Непонятно, смотрит ли в ответ – глаз не видно. Для Эммы, которую сегодня цепляла каждая малость, она была ходячим символом половой дискриминации, женщиной, которую мужчины ослепили и сделали невидимой. Это злило. Мы заслуживаем того, чтобы нас видели и слышали!
И тут же Эмма ощутила укол совести и виновато подвинулась, давая женщине место, хотя подвинулась совсем немного, просто демонстрируя, что она хороший человек и не исламофоб. Или все-таки исламофоб? Нет, просто не переносит мужской шовинизм. Это проблема культуры, а не религии. Женщина в чадре села и поставила сумки между ног. Ее бедро то и дело касалось Эммы, и та инстинктивно отреагировала проверенным британским способом – сказала «извините» и снова отодвинулась, недвусмысленно показывая, что в ее пространство вторглись.
Вместо того чтобы вежливо отстраниться, нога женщины немедленно заняла уступленное место. Эмма ощутила раздражение, потом опять вину: как бы соседка не заподозрила ее в расизме. Автобус резко затормозил, качнулся вперед, водитель ударил по клаксону. Эмме не терпелось оказаться дома и распрощаться с тяжелым днем.
Словно фокусник, женщина в чадре извлекла из складок балахона сотовый. Эмма краем глаза наблюдала, как она листает список контактов; на ногтях красовались маленькие луны и звезды, намекая на стильную жизнь под покрывалом. Женщина звонила кому-то по имени Мо. Поднесла телефон к уху. Расстояние от него до Эммы было почти таким же маленьким, и она с удивлением обнаружила, что ждет, когда Мо снимет трубку. Он исправно ответил и попал на нагоняй, как, собственно, и Эмма. Голос женщины был громким и резким; она говорила на не поддающемся идентификации языке, и стало ясно: она вовсе не страдает от половой дискриминации. Эмма в изумлении слушала и даже несколько завидовала ее уверенности и смелости, тому, как мало ее заботило впечатление, которое она производит на окружающих, насколько она свободна в том, чтобы быть собой. Женщина с сарказмом выслушала дребезжащие возражения Мо. Эмма смутно гадала, откуда они, беженцы или иммигранты; в последнее время она стыдилась того, что является британкой. Оглядела автобус с дружелюбной улыбкой на устах, как бы прося извинения у соседки, – хотела показать, что она лично очень рада иммигрантам и беженцам, всем, кто попал в беду. Однако женщина не обращала на Эмму никакого внимания. Может быть, презирала эту страну с ее постыдными пьянками в центре города, молодежью, прожигающей жизнь в ночных клубах Магалуфа[2], упадком нравственности и ничтожными тщеславными заботами, в то время как в Средиземном море тонут дети. Эмму накрыла волна печали. Она отвернулась к окну.
День выдался крайне беспокойный; голова болела, Эмма мучилась от замкнутого пространства и соседства этой женщины с ее немелодичным языком; ноздри раздражал запах мокрых тел, сиденье вибрировало от мотора, тепловая пушка гнала по ногам отработанный воздух, подошвы приклеились к грязному полу, у мужчины впереди плечи были усыпаны каплями дождя и крапинками перхоти… Человечество вызывало у Эммы отвращение, хотелось вылезти из собственной шкуры и сбежать.
Выйдя из автобуса, она раскрыла зонт, съежилась, как все, и перешла дорогу. К тому времени, как оказалась на своей улице, дождь прекратился, и, убирая зонтик, она почувствовала себя глупо, что не заметила этого раньше. Навстречу брел старый Кларенс. У нее не было сил на разговор о переработке отходов или положении дел в Королевской почте, поэтому она достала телефон и притворилась, что сурово отчитывает провинившегося коллегу. Черно-белый кот, спасающийся от непогоды под припаркованной машиной, в этот фарс не поверил и проводил ее укоризненным взглядом.
Продолжать спектакль пришлось до самой двери, пока Кларенс не свернул за угол. Эмма виновато оглянулась на кота, смущенно убрала телефон, встряхнула зонт и порылась в поисках ключей. Заглянула в щелку жалюзи – в гостиной горел свет.
– Сай! – позвала она.
В доме было тихо. Эмма невольно вздохнула с облегчением. Конечно, он ведь прислал сообщение – то самое, которое ее выдало. Она сняла пальто и туфли, бросила беглый взгляд на почту. Из интересного – лишь один подписанный от руки конверт. Адресовано доктору и миссис Робинсон. Возмутила вечная дискриминация по полу – если «доктор», то непременно мужчина! Эмма отшвырнула письмо и пошла в кухню. Открыла дверцу холодильника и, взяв початую бутылку «Сансера», налила неоправданно большой стакан. Открыла раздвижную дверь в сад и застыла, глядя на промокший газон. Похлопала по карманам, достала сигареты. Сделала глубокий йогический вдох, наполняя легкие ментолом. Она точно знала, отчего ей так неуютно.
Терпеть больше не было сил. Эмма затушила сигарету, закрыла дверь и сделала то, о чем мечтала уже несколько часов, – включила «Макбук эйр».
Когда в папке «Входящие» обнаружился новый документ, ее охватило странное ликование, словно впервые в жизни получила признание в любви. Файл был озаглавлен «Начало всего». Она кликнула, и сердце взволнованно подпрыгнуло в груди. Первый раз Эмма проглядела документ быстро, второй – прочитала обстоятельно.
Это уже прогресс. Она мысленно похлопала себя по плечу (хотя и старалась не думать о более отдаленных последствиях работы с этой пациенткой и возможном повороте в карьере). Ее заинтриговала картинка жизни до преступления – мамочка, которая только что подстриглась, забрала дочь из садика и повела гулять в парк. Точь-в-точь как любая работающая мать: отвлекается на миллион разных дел, но балует свое чадо и старается изо всех сил. Эмма могла представить ее лишь такой, какая сейчас, в психиатрическом крыле, с ожогами и порезами, редкими пучками курчавых рыжих волос, налитыми кровью глазами, в которых совсем не осталось белого, только розовые участки и совсем красные (лопнули все до единого сосуды). Плюс страшные гематомы, следы невыразимого отчаяния – отвратительное ожерелье из желто-черно-фиолетовых полос на горле. Голос скрипит и пугает, как в фильме ужасов. Конни обернула шею ремнем безопасности, на двести процентов стремясь к