Вошел очередной посетитель, и Лариса обрадовалась ему как родному.
Она вернулась домой совершенно без сил и легла спать, даже не поужинав. А утром, разбирая сумку, не нашла в ней тонометра.
Тонометр был дорогой, японский, Лариса всегда носила его с собой, когда ходила на уколы. Мало ли, больному плохо станет? Всегда нужно перед уколом давление померить.
И вот теперь тонометра в сумке не оказалось. Все ясно: она забыла его у Ильи Васильевича. Все из-за проклятой шкатулки – отвлеклась на нее и оставила тонометр на столе.
Она позвонила старику, но никто не брал трубку. Может, слишком рано и он спит?
Потом навалились мелкие хозяйственные дела, потом Лариса пробежалась по магазинам, зашла в парикмахерскую и вспомнила про тонометр только на работе. И снова старик не ответил на ее звонок. Не слышит?
Посетители шли густо, так что позвонить Анне Павловне удалось только через три часа. И у нее тоже никто не взял трубку. Старуха-то, интересно, куда подевалась? Может, у них во всем доме телефон отключили?
И только вечером, перед уходом с работы, старуха наконец ответила.
– Анна Павловна, это Лариса! Что у вас случилось, я звоню Илье Васильевичу, а он трубку не берет!
– Как же он трубку возьмет, когда он умер, – будничным голосом ответила соседка.
– Ну надо же… – Лариса поймала себя на мысли, что ничуть не всполошилась, была уже готова к такой новости.
– Захожу я к обеду, – монотонно говорила Анна Павловна, – а он в постели лежит. Видно, ночью его смерть застигла, во сне. Ну, хоть не мучился… Вызвала я участкового да врачей, говорят – ждите. Полдня там и просидела ожидаючи…
Лариса поняла, что разводить с ней беседы старуха не расположена, и скороговоркой поведала про тонометр.
– Ну, не знаю… – неохотно протянула Анна Павловна, – там полиция двери опечатала… У него же никого не было, квартира теперь государству отойдет…
– Как же мне быть? Тонометр дорогой, жаль его терять…
– Ладно, – очевидно, старуха вспомнила, сколько раз Лариса мерила ей давление этим самым тонометром, – если буду там, возьму уж… А ты звони завтра или лучше послезавтра…
Вот так вот, подумала Лариса, нажимая отбой, человек умер, и даже помянуть добрым словом его некому. Все-таки ужасная вещь – одинокая старость.
И тут же возникла в голове еще одна предательская мысль: ей, конечно, до старости еще далеко, но одиночество – вот оно, тут как тут. Никого у нее нет, ни единой живой души. Бабушка давно умерла, отец тоже, что касается мамочки и сестричек – они хуже чужих. А могли бы быть у Ларисы и сестры, и племянники – вон у старшей, Ксении, трое детей. И у младшей, Луши, девочка. Сестрички тоже в актрисы подались, только до матери им далеко. Она-то в свое время большой известности достигла, а эти все больше по сериалам отираются. Но зато в светской жизни они первые, таблоиды про них бесконечно пишут. Что там вчера говорила Анна Павловна? Подрались девочки на каком-то приеме из-за жениха? Ну, это вполне в их духе… Хотя, возможно, старуха и преувеличила.
– Лариса, ты что – ночевать здесь собралась? – недовольно буркнула Эльвира, бренча ключами. – Вечно копаешься! Если тебе спешить некуда, то меня дома семья ждет!
Последние слова были явно лишними, но Эльвира в своем репертуаре, вечно норовит гадость сказать. Лариса молча пожала плечами и вышла не прощаясь.
Соседка покойного Ильи Васильевича Анна Павловна была женщина озабоченная и беспокойная. Беспокоили ее обычно два коренных вопроса мироустройства: почему это у других людей гораздо больше денег, чем у нее, и почему у них есть такие вещи, каких у нее самой не имеется. Если задуматься всерьез, это даже и не два вопроса, а один.
Пока Илья Васильевич был жив и соседка время от времени заходила к нему помогать по хозяйству, она невольно обращала внимание на некоторые полезные предметы, имеющиеся в его квартире. Собственно, обстановка у старика была небогатая, мебель старая, диван потертый, посуда треснутая. Но кое-что интересное все же было. Из этих предметов особенно беспокоили Анну Павловну два: электрический чайник и хитрая электрическая же кастрюля. Нет, конечно, чайник у нее тоже имелся, но попроще. Тот же чайник, который стоял на кухне у Ильи Васильевича, поражал соседку своей неземной красотой. Когда его включали, чайник светился чудесным голубовато-сиреневым светом, наполняя всю кухню удивительными отсветами северного сияния.
Таким образом, соседский чайник затрагивал в душе Анны Павловны тонкие струны эстетического чувства.
Что касается кастрюльки, то она была и вовсе необыкновенная: в нее можно было с вечера налить воды и молока, насыпать крупы – и к утру в кастрюльке была готова замечательная рассыпчатая и разваристая каша. Или положить мясо, овощи и приправы и оставить все это без всякого присмотра – а через три-четыре часа в умной кастрюле было готовое рагу!
Конечно, для одинокого старика такая кастрюля представляла большое удобство, но и самой Анне Павловне она нравилась чрезвычайно.
И вот теперь, когда сосед скончался, беспокойство в душе Анны Павловны достигло невероятного градуса.
Она никак не могла примириться с тем, что в пустой соседской квартире пропадают без всякой пользы два таких замечательных предмета.
«Ведь у него нет никакой родни, – думала Анна Павловна, помешивая пшенную кашу в своей обыкновенной, заурядной кастрюльке. – Ведь пропадут вещи ни за грош, ни за копейку! Заберет их какая-нибудь шантрапа! Либо участковый мент прихватит, либо вовсе какой случайный человек…»
От таких мыслей Анна Павловна плохо спала, утратила аппетит (который у нее всегда был отменным) и без всякого удовольствия смотрела свой любимый сериал «Пучина страсти».
В конце концов она решилась на трудный и рискованный шаг – проникнуть в квартиру соседа и завладеть желанными предметами домашнего обихода.
Конечно, это было опасно – можно было нарваться на полицию, но, как говорят, охота пуще неволи. Заодно и тонометр японский поищет, все-таки доброе дело сделает. И то сказать – Лариса эта по виду женщина небогатая, что деньги-то зря на новый тратить. От хорошей-то жизни по домам с уколами бегать не станешь…
Убедив себя, что действует исключительно в интересах медсестры, Анна Павловна достала из кухонного ящика запасные ключи от соседской квартиры, выглянула в глазок и, убедившись, что на лестнице нет ни одной живой души, выскользнула на площадку и остановилась перед соседней дверью.
На дверь была прилеплена полоска бумаги с лиловой полицейской печатью. Это было неприятно, но не то чтобы непреодолимо: Анна Павловна через дверной глазок собственными глазами видела, как полицейский чин, которому понадобилось войти в квартиру, отколупывал