Мой взгляд стал менее блуждающим. Желание парировать выпады Беллы сделало внимание более нацеленным.
– Ты не расскажешь мне? Как все было? Действительно я так виноват в этом?
– Девка не умеет держать себя в руках. Стало быть, она виновата, – Белла сморщила лоб и с вызовом посмотрела на меня, – предпочитаешь такой вывод?
– Предпочитаю короткий рассказ.
– Послушай, ты… Все нормальные бабы смотрят телевизор. Читают любовные романы или детективы, на худой конец. Встречаются со сволочными подругами вроде меня и судачат с мамашами. Выезжают с семьей на природу, ходят на вечеринки и по магазинам. Ни одна женщина в здравом уме не будет отказываться от всего этого ради такого, как ты. Внимать паршивым проповедям… Сидеть дома и обслуживать тебя – этого ты от нее хотел? Ну!
– Разговор окончен.
– Нет, не окончен.
– Ты так решила?
– Да, я так решила. Я же не Рита, чтобы тушеваться и слушать тебя с круглыми глазами. Сколько раз я ей говорила, что надо быть тверже с тобой…
– Так это твоего ядовитого языка дело? У нас давно не возникало проблем.
– Если гнойник, который не давал о себе знать, а потом нарвал, это хорошо…
– Метафоры – не твое.
– Знаю.
Белла перевела дух. Я тоже. Где-то скрипнула калитка. Залаяла собака.
– В общем, нельзя так… Смысл это говорить? Но… я просто не могу молчать. Думаешь, мне охота обсуждать тут всякую херню? Ирония судьбы в том, что…
Белла закашлялась – видимо, в горле пересохло.
– Я принесу воды.
Она кивнула и тут же отвернулась. Стала отковыривать лепесток, прилипший к плетеному столику.
В доме горел ночник, легко освещая все пространство кухни, столовой и гостиной. Переступая через валявшиеся на полу предметы, я направился к кухонной раковине. Взял стакан, с готовностью ожидающий на столешнице. Из этого стакана Рита запивала таблетки. Из этого стакана… Впрочем, хватит. Я подставил стакан под тонкую струю фильтрованной воды и пропустил момент, когда он наполнился. Вода полилась по пальцам. В холле послышались шаги. Я выронил стакан в раковину.
– Чтобы тебя!
Белла уже была в гостиной. Она отшвырнула ногой подушку и теперь оглядывала хаос из мертвых предметов. Только недавно весь хлам казался мне наполненным смыла, живым. Но теперь, когда Белла смотрела на все это с вызовом, как на бесполезную кучку барахла…
Так, стоп. С вызовом?
Я вытирал руки кухонным полотенцем, когда заметил, что в ее взгляде бушует что-то новое. Это контрастировало с настроем девушки на веранде.
– Думаешь, я не замечаю? Что ты не в порядке?
Я стоял не шелохнувшись.
– Рита жаловалась на тебя. Не часто, но жаловалась. Иногда мне кажется, что она сама виновата. Не могла понять тебя. Привести в чувство.
Подруга жены подняла с пола осколок вазы. Только теперь мне стало казаться, что она выпила. Белла определенно выпила. Просто там, на веранде, я этого не заметил. Куда мне? Сам еле на ногах стою.
Бросив на столешницу кухонное полотенце, я направился в зону гостиной, чтобы лучше слышать подругу жены. Сложенные на груди руки – привычная закрытая поза, – и можно делать вид, что я из глупой вежливости, не из любопытства и нужды в общей проблеме, слушаю ее бредни.
– Рита рассказывала про твои сложные отношения с отцом. Ты всегда был замкнут. Что-то еще. А я молотила своим грёбаным ядовитым языком, поддерживая ее. И думала заодно, что помогаю с отдушиной. А еще думала…
Белла опустила глаза.
– А еще я задавливала что-то в себе, когда обсуждала тебя. Я так прикипела к этой болтовне, этим осуждениям…
Часть слов посыпалась в пропасть молчания. Белла подняла подушку с пола и опустилась с ней на диван. Словно обняв подушку можно говорить с большей легкостью.
– Извожу себя весь день. Ведь я предаю ее, думая об этом, так? Думая о тебе.
Мне захотелось вернуться к раковине и подставить лицо под струю холодной воды. Что? Думая обо мне? Эта женщина измывается надо мной.
– Послушай, все это очень странно…
– Ты же такой загадочный, – Белла сжала подушку, будто хотела ее задушить. – Но я раскусила тебя. Я знаю тебя лучше, чем Рита. Ты думаешь, все ненавидят тебя. Ты думаешь, я тебя ненавижу, и ненавидишь в ответ. Совесть грызла меня всю ночь. Но я решила прийти и сказать все как есть. Все это время я кривила душой. Поддакивала Рите, распыляла ее недовольство, а сама думала… какой ты привлекательный.
Впервые за все время Белла мягко посмотрела на меня. Не сыпала искрами раздражения и негодования. Полутьма комнаты смущала. Интимная обстановка делала откровения Беллы по-странному уместными. Я решил включить свет.
***
Отец привел ее через месяц после смерти матери. Но я догадывался: они встречались и раньше. Этот цитрусовый наглый флер давно вызывал подозрения. Им пахло сиденье в машине. Им веяло от отца, когда он приходил поздно вечером. Она была тенью в жаркий полдень. Прохладным водоемом, перед которым вожделенно скидывают одежду, чтобы успокоить потный зуд в жару. «Бедный мальчик» и «несчастное дитя» – так она называла меня. Меня четырнадцатилетнего, отчаянно пытавшегося содрать эту дрянную этикетку «пожалей меня».
Отец как будто смягчился и стал ко мне добрее, но я был достаточно умен, чтобы понять: это все, чтобы быть благородным мачо в глазах новой пассии. С мамой он был собой: агрессивным отвратительным мужланом. С ней же он играл роль.
Я сливался к бабушке с дедушкой, когда приходила эта женщина. А вечером возвращался домой и видел открытые банки с газировкой, коробки из-под пиццы на вынос. Эти двое не утруждали себя в выборе времяпровождения: жрали, смотрели телик, трахались, выезжали на посиделки с друзьями.
Отец бросил пить, но это меня не радовало. Все повторялось снова и снова: пустые банки из-под газировки, картонные коробки, запах шампиньонов и сервелата, киношка, под которую можно жевать не заморачиваясь. Она же оставляла после себя душный след: наглый, скребущий душу цитрус. Запах во плоти. Бери и собирай в банку, словно бусины.
Я ненавидел их.
А еще больше я терпеть не мог следы времяпровождения этих двоих.
Казалось, отец так же рьяно разбрасывал их, как когда-то уничтожал мамины.
***
Белла приблизилась и положила руку мне на плечо. Мы стояли среди поля брани. Казалось, стоит отвернуться – и поверженные предметы зашевелятся, конвульсивно задергаются, попробуют встать. Хотелось спрятать их за семью замками.
Белла обняла меня и заплакала. Мы стояли так минут пять, не меньше, долбаные минуты извивались, как скользкие угри, и ползли медленно. Я не был против, даже так: мне хотелось этого объятия. Хотелось растворить хитросплетения мыслей с помощью банального человеческого тепла.
И – теперь я это отчетливо ощущал – Белла не раздражала меня так сильно, как раньше. Немного стыда и неловкости, телепающиеся минуты и… ничего…
Я отстранился и посмотрел девушке в лицо.
– Прости, но я должен остаться некоторое время один… со всем этим… – я протянул руку, намекая. – Ты же отдашь мне бусы? Пожалуйста.
Белла вытерла слезы кулачком. Она расправляла себя изнутри, становилась весомее и смелее. Я чувствовал.
– Оставить тебя со всем этим дерьмом?
И все…
Она сунула руку в карман, протянула мне аметист и еще раз оглядела устроенный бардак. Казалось, к ней вернулось былое презрение. Но теперь я догадывался: так только казалось.
На пороге подруга жены посмотрела на меня в последний раз.
– Не угробь еще и себя, будь так добр. Предметы – черт возьми! – не стоят того.
И она была такова.
***
Я был чувствительным мальчиком. Боюсь, этим все сказано. «Родись ты девчонкой – проще было бы», – не раз повторял отец. Дед пытался проводить мне лекции из разряда «так сделал бы мужик». Меня это до колик бесило, хоть дед и был в целом довольно положительным человеком.
Отец уверенно не одобрял мою страсть к уединению и ностальгии. Другие любили жалеть меня. «Не обижай бедного мальчика», «он еще не мужчина, но скоро…»
Множество бессмысленных ритуалов делают нас мужчинами – так я это понял тогда. Нужно обязательно трахнуть девчонку, когда стукнет столько-то годков (не позже, раньше можно!), подсесть на бессмысленную спортивную передачу, осадить зазнавшегося соперника, научиться говорить ни о чем за бутылкой пива, не рискуя при этом званием обладателя стальных яиц.
Я не был «нормальным мужчиной», нет. Я плакал на чердаке