Я открыл глаза, приподнялся на локтях и оглядел комнату.

Пробуждение было легким. Да и все остальное поразило незамутненностью и… порядком. Комната сияла чистотой. Несмотря на странный покой на душе, память не отказала мне совсем. Я помнил, какой бардак устроил тут до прихода Изабеллы. Неужто она снизошла до помощи?

Когда я вспомнил про подругу жены, ясность в голове тут же сменилась густым туманом. Что она сказала? Зачем приходила?

Легкость внутри больше пугала, чем радовала. Присев на краешек дивана, я прислушался к телу. Последние два дня все внутри выло в резонансе: словно клетки моего тела решили устроить нелепые похоронные пляски. Что же, и такое бывает в определенных культурах. Нервы шалили – в этом не было сомнений – трассу привычных реакций занесло снегом, и аварии случались одна за другой. За ночь на этом шоссе через ад явно поработали ребята, знающие свое дело, а волшебники-регулировщики приучили обезумевших водителей объезжать самые опасные участки.

Порядок и покой. Надолго ли?

Я встал с дивана и включил ночник. Налил себе фильтрованной воды, а затем подошел к окну. По бокам шторы окаймляло слабое свечение, напоминающее окантовку на ткани. Судя по тишине – утро. Я отодвинул штору. В оконном стекле отразилось мое лицо – на удивление ладное и бледное, без кругов под глазами, красных век и припухших от спирта губ. Утренний свет делал меня похожим на призрака. Отчего-то стало не по себе. Отражение смотрело грустно и укоризненно.

Сад тоже напоминал призрака. И дело было не только в серебристом свете, ласкающей взгляд органзе раннего утра. Не соображая, в чем дело, я рассматривал еще несколько минут альпийскую горку, фонарики на яблоне и дорожку. Когда мое внимание приковало мельтешение за кустом рододендрона, что-то подскочило к горлу и отдалось во всем теле эхом удивления.

– Белла? – произнес я вслух, ощутив себя идиотом.

Смутное воспоминание махнуло флажком где-то на периферии сознания и тут же исчезло в сизой дымке.

Когда ушла подруга жены? Что было потом?

Ноги понесли меня в сад, но сознание мертво застыло перед окном. Казалось, я все еще стою там и смотрю на притихший утренний мир. Мне хотелось застыть перед окном так же, как я застыл посреди сада позавчера, слушая телефонный звонок. Не знать, не разбираться, не двигаться. Уснуть еще на пару часов.

Я вышел в сад через заднюю дверь. Он молчал. Бумажные фонарики потускнели, будто ночь выпила их цвета. Папоротники, растущие по бокам от альпийской горки, напоминали о чем-то старом как мир и бескомпромиссном. О том, что ночью таится в каждой тени и ускользает с первыми настойчивыми лучами.

Я люблю папоротники. Вестники древних эпох, они сами похожи на чешуйчатые рельефные хвосты канувших в прошлое ящеров. В них много выжидающей мудрости и терпких тайн. В них нет легкомысленной броскости.

Сад замер, застыл под восковым панцирем скудного света – всплески не повторялись. Казалось, весь мир не двигался. Словно демиург прикорнул над плетением, а серо-розовая рассветная нить, нить цвета залежавшейся воздушной клубничной пастилы свисает из его расслабленных рук.

Сад окружал забор в мой рост. Для неплохого обзора улицы стоило обойти дом, подобравшись к фасаду. Я решил прогуляться до калитки и проверить двор: мельтешение не оставило меня равнодушным.

Обойдя дом, я тупо уставился на подъездную улицу, что обычно хорошо просматривалась за низким забором.

Обойдя дом, я уставился на то, что раньше было подъездной улицей…

Дорога исчезла.

Вместо соседских домов и изгородей, вместо белоснежного почтового ящика, мусорного бака и можжевельника… Вместо этого всего был лес.

– Упился до чертиков, – я осекся, – ну нет же! Детская доза, довел себя до них же.

Я опустился на газон, посидел с полминуты, закрыв лицо руками, поднялся и опять взглянул на низкий заборчик и… лес. Стоит говорить, что он никуда не исчез?

***

Папоротники и камни, расписанные зеленым мхом и грязно-желтым лишайником. Я шел, а лес цеплялся за мои штанины, словно отговаривал двигаться дальше. Я то и дело останавливался и прислушивался, но не улавливал ни звука. Казалось, даже сердце не билось.

Вскоре лес оборвался, открывая вид на долину, усыпанную мелкими камнями и булыжниками. Там и здесь яркими хлопушками буйствовали рододендроны. Парочка этих цветов есть у нас в саду. Мне не по духу эти расфуфыренные Ритины любимцы. Как и стрелки аллиума – гигантские цветущие шары лука гладиатора. Фиолетовый всегда привлекал ее особенно, отсюда и страсть к злополучным бусам – аметисту цвета спелой сливы.

Я зажмурился и снова открыл глаза. Та же самая долина, изобилующая лиловой пеной цветения, похожей на рвущуюся из-под земли нелепую карикатурную магму. Камни, напоминавшие нашу с Ритой альпийскую горку.

Сад, растянутый на необозримое пространство.

Я развернулся и направился вглубь леса. Что подставлять лицо всем ветрам? Ах, да. Ветра здесь не было – совсем. На открытой местности, на возвышенности – не единого вам порыва-задохлика. По лесу я шел уже в каком-то болезненном веселье. Возбужденно пнул парочку коряг и содрал мох с двух жухлых пеней. А потом побежал. Я бежал, не уворачиваясь от веток и даже получая надрывное наслаждение от того, как те били по щекам и царапали кожу. Пусть ощущения приглушены – но это все же ощущения.

Когда я остановился и отдышался, то заметил еще одну странную вещь: тишина не звенела в ушах, а беззвучно и противно скребла по душе, заставляя рвануть вперед с новой силой.

Я бежал, до тех пор пока в глаза не бросился одинокий силуэт на узкой лесной просеке.

***

Зеленое, черное и фиолетовое.

Она стояла между дохленькой елочкой и рододендроном, в окружении папоротников и камней. Черное платье на широких бретелях делало ее лицо очень бледным и подчеркивало худобу талии и ключиц. От осознания этой тонкости и хрупкости меня чуть не бросило в дрожь. Я всегда сравнивал Риту с ровной цельной жемчужиной, теперь она больше напоминала статуэтку из фарфора или мрамора. Статуэтка, которая перестала быть разбитой, победив силу энтропии.

Я ошибался, думая, что меня так задело черное. Платье и безвозвратность. Цвет, делающий Риту странным призраком наоборот.

Фиолетовое так больно въелось под кожу, что хотелось содрать его с Ритиной шеи и выбросить вон. Огромный лиловый синяк на моей душе, напоминающий о людях, которые предметы и предметах, которые люди.

Нас с женой разделяло шагов десять.

Содрать эти дурацкие бусы. Швырнуть подальше. И не возвращаться к этому никогда.

Все что мне надо теперь – прикоснуться к Рите, шепнуть слова прощения и не смазывать момент нездоровой синюшностью.

Рита глядела ровно, на удивление отстраненно. Я все еще был под властью наваждения и застыл в нескольких шагах от жены. Было в ней что-то макабрическое, специфическое очарование из фильмов Тима Бертона. Из фильмов, которые я все-таки иногда смотрел. Легкие синяки под глазами, выступающие скулы, потухший взгляд. Не мертвая невеста, но… болезненно худой, бледный и до странности равнодушный… призрак? Галлюцинация?

Я решился и сделал несколько шагов вперед. Рита посмотрела на меня и поменяла позу. Она двигалась резко и угловато. В глазах ничего не блестело. Механистичность?

– Мне очень жаль, – сказала Рита, слабо шевеля губами и не меняя мимики, – Меня зовут Ми-и-ё-ё, а внешность – всего лишь оболочка, как костюм.

Я сделал шаг назад, пытаясь уловить всю картину, не зацикливаться на частностях: глазах, руках, спокойной линии плеч.

– Мне очень жаль, – повторила Рита с пониманием в голосе равном тому, что содержится в интонации терминала. – Я лишила твою жизнь равновесия. Нечаянно вытащила тебя… Твои биения походили на ее биения…

Она запнулась.

Я растерянно улыбнулся.

«Рита, что за…?» – вертелось на языке. Но я уже с трудом видел Риту. Даже когда лицо живой жены казалось неприятно пустым, бестолковым, оно было гораздо выразительнее этого лица.

Неужто я схожу с ума среди черного, фиолетового и зеленого, а эта галлюцинация приставлена ко мне изощренным безэмоциональным надсмотрщиком?

***

Пожалуй, я даже рад, что оказался здесь.

Никаких людей. Нет лицемерных дикторов и новостей о военном вмешательстве. Нет фильмов и рекламы, в которых вам между строк, «так ненавязчиво» намекнут, людей с какой внешностью надо хотеть, каких героев любить. Каких