Я содрогнулась – но не трепет перед волей служительницы божьей был тому причиной. Легко говорить об очистительном костре для некроманта. Но лишь до того, как заглянула ему в глаза.
Да что со мной? Неужели матушка права, и зло соблазняет меня, лишая способности мыслить здраво и беспристрастно?
– Почему его пытали?
Зачем мне это знать? Боги не посылают испытаний сверх того, что мы можем вынести, так? Некромант это заслужил?
Матушка Епифания грустно улыбнулась.
– Полагаешь, я не понимаю, о чем ты думаешь? Мы, служители света, пытали узника, так чем мы лучше него?
Я смутилась под ее проницательным взглядом.
– Да… Простите мои сомнения.
– Они говорят о чистоте твоей души. Но, девочка моя, пора тебе взрослеть.
Я вопросительно посмотрела на нее.
– Добро должно быть сильным. Да, допрос с пристрастием выглядит злом, но это не так. Если душа столь погрязла в грехе, что не видит света, приходится использовать средства тьмы.
– Я не понимаю вас, матушка.
– Дитрих не явился из самой преисподней. Кто-то его учил. Этого кого-то тоже надо найти. Возможно, это тот самый человек, что разорвал ткань мира над Эзенфелсом. Но некромант не назовет своих учителей по доброй воле.
Вот, значит, что он имел в виду, говоря «растрогаюсь и разболтаюсь», – имена, которые мог назвать, исповедуясь. Наставник. Может быть, родичи – ведь в самом деле, не взялся же он из ниоткуда.
– Нельзя разить зло, не запачкав манжеты в крови, – продолжала матушка Епифания. – Благая цель оправдывает любые средства.
Любые ли? Нет, не стану думать об этом. Я ничего не знаю о жизни. Наверное, они правы, а я… Нет, если я углублюсь в раздумья, запутаюсь окончательно.
Но все же в голове продолжали тесниться вопросы, не давали покоя, рвались на язык, и я выбрала самый безобидный:
– Так он не назвал учителя?
Глава 3
Матушка пожала плечами.
– Я не знаю. Об этом тебе стоило бы спросить инквизиторов. Думаю, делом некроманта занимался сам Первый брат. Хочешь, я договорюсь об аудиенции?
Я замотала головой.
– Правильно опасаешься, – сказала матушка.
На самом деле, не страх перед братьями останавливал меня. Я хотела бы забыть. Забыть этого человека с любопытным и насмешливым взглядом. Какая мне разница, кто его учил? Искать и карать зло – забота братьев, моя – нести в мир не кару, но свет. Каждому свое, в том числе и некроманту. И хорошо, что боги даровали людям способность забывать.
– Я не столь сурова, как братья, и дам тебе возможность меня переубедить. Боюсь, правда, что на самом деле это ты убедишься в моей правоте.
– Что вы хотите, чтобы я… Что я должна сделать?
– Грешника к очистительному костру провожает светлая жрица.
– Нет! – охнула я.
– А как же милосердие, о котором ты говорила? – строго спросила она. – Лишь слова?
– Не только слова, но…
– Одно короткое «но» способно перечеркнуть все сказанное до того. – Матушка помолчала, давая мне осмыслить свои слова, и повторила: – Перед тем, как загорится огонь, грешнику дают чашу последнего отпущения.
Я кивнула. А потом нужно остаться, пока не догорит костер, молясь за грешную душу.
– В чашу последнего отпущения добавляют яд. Быстрый, он подействует до того, как загорится костер. Казнь, милосердная и без кровопролития.
Я ошарашенно посмотрела на нее, и матушка Епифания добавила, мягко улыбнувшись:
– Так делается всегда.
– Я этого не знала… – пролепетала я.
– Зачем бы тебе было об этом знать? – пожала плечами она. – Многие знания – многие печали. Мы все же служители света, и муки врагов не доставляют нам удовольствия. Но чернь жаждет отмщения, и она получает свое, видя то, что хочет увидеть.
Ее лицо снова посуровело.
– Так вот. Дитрих отказался от исповеди и покаяния, а значит, чаша последнего отпущения ему не достанется.
По спине пробежал озноб. Кажется, я начинала понимать, к чему она клонит.
– Хочешь быть милосердной – убеди его исповедаться и покаяться до того, как взойдет на костер.
– Но он прогнал меня!
– Завтра будет другой день. Были случаи, когда грешники передумывали уже на эшафоте. Отсюда до площади Правосудия четверть часа, ты пойдешь рядом с телегой. За этот долгий срок многое может случиться.
Долгий? Она шутит?
– Сумеешь убедить Дитриха раскаяться – убедишь и меня, что он заслуживает сострадания.
Не сумею – буду стоять рядом с костром до конца, зная, что можно было облегчить его муки, но я этого не сделала.
– Но я не… Я не умудренная жизнью проповедница! – Почему мне так страшно? Словно решается судьба не чужой, но моей души. – У меня нет ни красноречия, ни харизмы…
– Твои юность и чистота куда убедительней любого красноречия. – Матушка поднялась. – И довольно об этом. Ступай.
Я склонилась к сухой руке. Пальцы матушки были холодными, и я невольно вспомнила другие – горячие и сильные.
Господь мой, вразуми и дай сил!
Следовало бы вернуться в свою келью, размышлять и молиться, но я еще не привыкла к ней и, едва шагнув на порог, попятилась. Стены словно сомкнулись вокруг меня, напомнив темный и сырой каменный мешок, даром что света здесь хватало. В обители оконца куда меньше – чтобы зимой легче было протопить помещения, но там моя келья казалась уютней. Здесь не экономили ни на дровах, ни на магии, ни на пространстве – целая комната для меня одной, настоящая роскошь! Однако сейчас я бы предпочла разделить ее с другими сестрами.
Так и не переступив через порог, я направилась к лестнице, что вела в сторожевую башню на крыше. Я уже была там один раз, и красота открывшегося вида захватила меня. Может быть, сейчас она поможет успокоиться, собрать разбегающиеся мысли?
– Не помешаю? – неуверенно спросила я, остановившись у выхода на смотровую площадку.
Светловолосый мужчина в облачении инквизитора обернулся.
– Нет, что ты, совсем наоборот.
Брат Михаэль был еще совсем молод, всего лет на пять старше меня, но успел снискать себе славу одаренного проповедника.
– Подойди, не смущайся.
Он приветливо улыбнулся мне. Я вспомнила случайно услышанный в трапезной разговор – дескать, брат Михаэль хорош не своим красноречием, а слащавым лицом, впечатляющим богатых вдовушек, которые потом щедро жертвуют храму.
Я прогнала из головы гадкую сплетню. Не было в облике брата ничего слащавого – просто милый и хорошо воспитанный парень.
– Я и не смущаюсь. – Я подошла к парапету, ограждавшему башню. – Как же красиво!
Главный храм Фейнрита возвышался над всей столицей. Возможно, королевский дворец превосходил его высотой и богатством, но храм выстроили на холме. Отсюда, со смотровой башни, дворец, довлевший над городом, казался ниже дома божьего.
И все равно дворец был прекрасен. Сейчас, с высоты и издалека, он выглядел не как твердыня, способная устоять против орды демонов, а как изящное, словно сотканное из света видение. Такими же светлыми и изящными казались окружающие его