С нашего другого балкона, того, что выходит на улицу, я по утрам вижу, как к подъезду подкатывает сверкающий черным лаком фаэтон с большущими фонарями и вороной лошадью в упряжке — это отправляется в свой магазин сам Маконян; здесь и пройти-то два шага, но он обязательно ездит в фаэтоне и при этом курит сигару — «пускает дым в глаза», иронически замечает мама. А толстая Маконяниха приторно улыбается из окна и машет мужу рукой, похожей на сдобную белую булку.
В нашей семье Маконянов никто не любит и называют презрительно — «нэпмачи».
Мы с Гиви никогда не играем с братцами Маконян, а Васька, если бы Тигран не запрещал ему ссориться с детьми жильцов нашего дома, наверно, не раз проучил бы их по-своему.
…День рождения, завтра мой день рождения! Скорей бы уснуть, чтобы скорее проснуться!..
Утро. Апельсиновый солнечный свет сочится сквозь занавеску. Я открываю глаза и смотрю на бабушкину кровать — она пуста, а из столовой доносится веселый перезвон посуды и приглушенные голоса. Как же это я проснулась после всех, проспала?!
В ногах кровати вижу своего Мишку с черными блестящими бусинками глаз — он приветствует меня высоко вздернутой лохматой розовой лапой, — а рядом, чуть подальше, прислонившись к спинке кровати, кто там сидит с привязанной к руке коробкой конфет?
Новая кукла!
Ведь это ее я видела недавно в витрине магазина на проспекте Руставели.
Я не знала тогда стихов Омара Хайяма и Саади, не знала, что поэты окрестили бы ее златокудрой, с морской синевой сравнили бы голубизну ярких глаз, а круглые румяные щеки назвали бы спелыми персиками. И как же моему старому приятелю, розовому пушистому Мишке, не потесниться ради такой красавицы?
Я сбрасываю на пол одеяло, вскакиваю, хватаю новую игрушку, прижимаю к себе. От радости выплясываю на кровати какой-то дикий танец, — пружины матраса звенят, бравурно аккомпанируя мне.
— Ура-а! — Я потрясаю куклой над головой. — Ура! Ура-а-а!
На мои восторженные вопли сбегается чуть ли не весь дом; меня окружают мама, папа, бабушка, даже заспанная мать Гиви, тетя Верико, и все радуются вместе со мной.
Прежде чем дать имя новой кукле, я перебираю и перебираю в памяти разные изящные и звучные имена — Роза, Натела, Манана… Нет, не то, не то…
И вдруг я понимаю — мне надо назвать ее Катей. Именем моей няни. Она всегда была так же добра со мной, как мама! Назвал же Тигран своего первого сына именем человека, спасшего ему жизнь.
К тому времени настоящая, живая Катя не жила больше с нами. Взяла да и вышла зачем-то замуж и уехала с мужем в его родное Цагвери. Теперь я вижу ее так редко! Она появляется у нас то весной с бидончиком туты, то осенью с высокой, похожей на вазу плетеной корзиной, наполненной спелым виноградом.
— Ганджинский! — с гордостью объявляет Катя.
— Ганджинский! — И все сразу понимают: виноград этот самый лучший, и громко восхищаются и благодарят Катю за чудесный подарок.
Поцеловав меня несчетное количество раз на прощанье, Катя снова пропадает на недели и месяцы…
Да, конечно, новую куклу я назову Катей — за яркие щеки, за синие глаза, за добрую улыбку. И, назвав ее так, я словно бы не расстанусь насовсем с Катей живой, любимой…
* * *
Гости являются прямо с утра. Первый приходит Гиви.
Он расшаркивается на пороге, торжественный и изящный, словно придворный паж или рыцарь из своих сказок. В руках — букет великолепных красных и белых роз. Они кажутся живыми, эти розы, но на самом деле нежные лепестки свернуты из папиросной бумаги тоненькими пальцами Гиви. Его мама — известная на весь Тифлис модистка. Улыбающиеся, довольные, выпархивают франтихи-заказчицы от тети Верико. В руках модниц — легкие картонные коробки, а в них шляпы самых фантастических фасонов, украшенные птичьими перышками и искусственными цветами. Цветы эти, такие же воздушные, как его сказки, мастерил Гиви!
— Ох уж эти модницы! — иногда с укоризной замечает мама.
…Я ставлю хрустальную вазочку с цветами Гиви на подоконник и с грустной радостью думаю, что они не облетят никогда — ведь они не настоящие. Но все же мне чудится — по комнате разливается острый сладостный аромат.
Затем являются Васька с Амалией, такие чистенькие, что их трудно узнать: тетушка Аревхат наряжает своих старших только в дни самых больших праздников — Первого мая и Седьмого ноября. Амалия — в новом отутюженном платье, в блестящих ботинках, и руки у нее вымытые, под ногтями нет обычных «траурных» полосочек, даже жесткие курчавые, торчащие вихрами волосы сейчас похожи на ладно сидящую черную каракулевую шапочку. И глаза другие, в них словно отражается зелень акации, что цветет под нашим окном.
А на Ваське белая рубашка. Совсем белая! Ослепительная. И как я ни всматриваюсь, нет на ней ни единого пятнышка!
— Тебе! — Амалия протягивает мне свой темный, похожий на грецкий орех кулачок. Угадаешь что — твое!
— ???
Тогда, торжественно подняв руку к моему лицу, Амалия распахивает ладонь. На ней камушки, чудесные разноцветные морские камушки — серые, голубоватые, розовые с белыми прожилками. Вот серый — он похож на голубя-сизаря, а розовый — на маленькую луну, ну а этот совсем как виноградная ягода — желто-зеленая, полупрозрачная… Вот это подарок! Как раз мечтала о таких красивых морских камушках: свои я порастеряла, есть теперь чем играть в «картиг»[1].
Амалия и Васька часто гостят у бабушки в Кобулетах, потому и располагают несказанными морскими сокровищами. Из прошлой поездки, в дополнение к камушкам, они привезли оттуда дурацкую песенку и, коверкая слова, горланят ее на весь двор, вызывая у соседей раздражение, даже гнев.
Васька и Амалия распевают-выкрикивают:
Со звоном захлопывает окна мадам Маконян, обитатели трех этажей на все лады проклинают отпрысков дворника Тиграна. Уже не раз и не два сам Тигран драл возлюбленного первенца за уши, но и эта крайняя мера плохо помогает. Песенка о «лючшем» на свете городе «Кобулет» то и дело звенит во дворе. И тетушка Аревхат может не вопрошать: «Васька, ты где?» Всем ясно и без того — здесь он, Васька, здесь! Где же ему и быть? Здесь, на туте!
— А еще какие у тебя подарки? — бесцеремонно спрашивает Амалия.
Я подвожу ее к окну.
— Вот розы! Смотри… Гиви сам сделал!
Амалия, щурясь, разглядывает букет. В ее зеленоватых глазах загорается недобрый огонек.
— Пфе! Дохлые!
Гиви обиженно моргает длинными ресницами.
— Что ты! — возмущаюсь я. — Ты посмотри! Совсем как живые!
И тут Амалия видит Катю. Кукла сидит рядышком с Мишкой в плетеном креслице, нарядная, до невозможности прекрасная…
Мне хочется, чтобы моя Катя всем пришлась по душе,