Моя бабушка — художница, и художница не совсем обычная, она прикладница — так ее иногда называют, да и сама она любит называть себя так. По ее рисункам ткут ковры, по ее эскизам тиснят узоры на изделиях из кожи, на обложках книг и закладках, на бумажниках и поясах. Работы ее все хвалят, их продают по всей Грузии и даже, говорит бабушка, в Москве и Ленинграде. Ее ковры висят в Тифлисе во многих домах, они украшены замысловатыми орнаментами, изображениями фантастических птиц с острыми узенькими клювами, и — цветы, цветы, цветы. Очень красивые ковры!

Часами роется бабушка в сокровищницах букинистов, отыскивая в старинных книгах мотивы для своих работ. В полустертых временем настенных росписях монастырей Грузии и Армении ее наметанный глаз умеет различить и выделить любопытную деталь орнамента, необычный оттенок. Папа иногда замечает: «Я вижу, все идет в копилку вашего творческого воображения, Ольга Христофоровна!»

Все-таки папа, хотя и бывает часто не согласен с бабушкой и спорит с ней, интересуется ее работой, пожалуй, больше, чем мама. Та как усядется за свои переводы, ничего кругом не замечает. Даже обидно. Но зато когда она кончает работу и отвозит ее в издательство, словно просыпается после долгого сна и бывает такая веселая…

Бабушка часто говорит маме:

— Я счастлива, Риточка, что ты нашла свое призвание!

Призвание! Я вначале не понимала этого звучного и красивого слова, но, подумав, догадалась: призвание — это когда что-то зовет тебя к себе, призывает, манит… Бабушку зовут ее ковры и рисунки, маму зовут книжки, которые она переводит; знакомые хвалят эти книжки, говорят — увлекательные. Интересно, а у меня тоже когда-нибудь будет призвание, что-то тоже позовет меня? Вот Гиви любит придумывать сказки — наверное, это его призвание? А у других людей? Неужели у всех-всех есть свое призвание? Однажды я спросила бабушку об этом, и она сказала: «Ну конечно же, Ли. Человек без призвания — пустое место!»

Ковры бабушка собирает по лавкам старьевщиков, по базаром. Скорее всего, это даже не ковры, а жалкие их ошметки, которые она бережно и старательно отмывает и просушивает под горячим солнцем на крыше. И тусклые, казалось бы, давно выгоревшие краски вдруг вспыхивают молодым, сочным цветом. Один из таких ковров — толстый, густо-бордовый, с отчетливо проступающим геометрическим орнаментом — устилает тахту в глубине мастерской. Под мастерскую бабушка оборудовала часть чердака, застеклила крышу, завесила коврами неприглядные стены.

Мы с Гиви, забравшись с ногами на тахту, любим издали наблюдать, как бабушка работает. Обычно она начинает с того, что на покатом столе укрепляет кнопками чистый лист ватмана, расчерчивает его на квадраты и в каждый квадрат наносит карандашом фрагмент будущего ковра. Идет час за часом, все детальнее обозначается рисунок, потом в дело вступают краски. Нам нравится смотреть, как из непонятного хаоса штрихов постепенно рождается удивительное сочетание рисунка и цвета — живое красочное поле ковра…

В бабушкину мастерскую часто наведывается маленький, юркий человечек со странной фамилией Бэм. Он толстенький, суетливый, с холеным бритым личиком, с тростью и трубкой, на шее у него всегда повязан пышный шелковый бант, который, видимо, должен обозначать, что владелец его причастен к искусству.

Между собой мама и бабушка называют Бэма маклером. Я много лет не понимала значения этого странного слова — мне чудилось в нем что-то морское, вроде рыбы-макрели. Нередко Бэм является к нам со свертком, а когда бережно и любовно разворачивает его, внутри оказываются то старинная бронзовая лампа, то терракотовая статуэтка, то хрупкая хрустальная ваза. Бэм торгует антикварными вещами, слывет по их части непревзойденным знатоком. Бабушка говорит, что Бэма уважают во всех комиссионных магазинах города, приглашают посоветоваться, оценить редкостную старинную вещь, на них у Бэма особый нюх. Обычно он появляется на мансарде сейчас же после возвращения бабушки из ее странствий по монастырям и горным селениям и с жадностью набрасывается на ее трофеи. Так случается и этой весной…

Да, весна вступила в свои права — с каждым днем становится теплее и радостнее. В Александровском саду зацвел миндаль — деревья окружены легкими розовыми нимбами.

Бабушка еще зимой мечтала посетить одно древнее селение в Восточной Грузии, знаменитое развалинами средневекового монастыря. И вот, когда устанавливается по-настоящему теплая погода, бабушка отправляется в путь, а мне, конечно, грустно, я буду без нее скучать.

Проходит неделя, от нашей путешественницы нет и нет никаких вестей, и мы начинаем беспокоиться — мало ли что может случиться в пути. Правда, мы почти привыкли к тому, что с дороги бабушка весточек не подает, а в один прекрасный день появляется собственной персоной.

То же происходит и на этот раз. Мы сидим в столовой за обедом, когда внизу гулко хлопает парадная дверь, и на лестнице раздается знакомый бодрый голос.

Бабушка! Бабушка приехала! Как же я по ней стосковалась!

Смеясь и визжа от радости, я выбегаю в коридор, следом спешит мама.

В помятой шляпке, сбившейся в дорожной сумятице набок, совсем не похожая на «бабушку», а скорее на веселую девчонку, размахивая небольшим клетчатым саквояжем, стоя на площадке лестницы, бабушка командует:

— Ну, еще поднатужься, Тигран-джан! Еще чуть-чуть!

— Ох и весит же здорово ваше драное сокровище! — ворчит дворник, кося своим единственным глазом. На его плече, поддерживаемый одной рукой, покачивается тяжелый свиток ковра.

— Давай сразу в мастерскую, Тигран-джан! — распоряжается бабушка.

Кряхтя и вздыхая под тяжестью ноши, Тигран поднимается на наш, третий