Только напрасно всё — между островком и небом несокрушимой преградой встала Башня. Так похожая на песочный замок, что любят строить дети у кромки воды, она упиралась своим острием прямо в небеса, бросая им вызов, — такая же гордая, одинокая и самонадеянная, как и её создатель. Ей предстояло стать приговором — острову, небу, тем двенадцати, что слетались к ней сейчас, — приговором всему сущему. И началом нового…
Он опустился на песок, поднялся по ступеням и коснулся рукой прозрачного диска, висевшего на стене у высокой арки, служившей входом: чужой не смог бы попасть внутрь — диск и арка были связаны заклятьем.
Внутри Башня представляла собой огромный полый конус, абсолютно пустой — никаких этажей или перекрытий — только узкая винтовая лестница, идущая вверх по кругу вдоль стены — до самой вершины. Шум прибоя, крики чаек… На каменном полу — лужицы, пятна гниющих водорослей. Он заметил нескольких крабов: вороватыми перебежками они двигались в поисках выхода, — видимо, вода схлынула отсюда совсем недавно. У него вдруг возникло ощущение, что он вернулся домой… Только некому зарезать ягнёнка в честь его возвращения — и более того: агнцем должен стать он сам.
В проёме арки возникла длинная тень.
— Ахайя?
— Брат Або! — и к нему шагнул худой человек в белых одеждах, светловолосый и темноглазый. Лицо его производило странное впечатление: высокие, туго обтянутые кожей скулы, прямой нос, необычайно выпуклый лоб, тонкие нервные губы, — и печальный, недобрый свет глубоко посаженых глаз.
Человек поднял руку в знак приветствия и, подойдя, коснулся губами его лба.
— Ты прибыл последним… — сказал он. Голос его, властный и звучный, отдался от стен гулким эхом. — Твои сомнения задержали тебя, я знаю. И знаю всё, что ты хочешь сказать. Потому не трать слов, я все равно отвечу «нет».
Они стали неспешно подниматься по ступеням лестницы, уводящей вверх.
— Близится час затмения, — говорил, чуть нараспев, Ахайя, — пора осуществить наш замысел.
— Твой замысел! — перебил его Або, сделав упор на слове «твой».
Ахайя словно не заметил этого выпада, и продолжал подниматься, медленно и торжественно, как человек, идущий в последний путь.
— Наш замысел, — повторил он невозмутимо, — ибо все вы несёте моё дыхание. Я подарил вам жизни, подобно Творцу, но в отличие от него — приобщил вас к сути Мироздания, — и он резко обернулся, приостановившись. — И я не понимаю, почему ты хочешь оставить всё как есть? Тебе так нравится этот мир? У тебя было достаточно времени убедиться в его несовершенстве, ведь я дал тебе на это века!
Або молчал, опустив голову.
— Опыт Творца не удался! — продолжал Ахайя. — И я… Я! — он ударил себя кулаком в грудь. — Я исправлю его ошибки! Я создам новый мир — лучше и чище.
— Так было уже, — не поднимая головы, ответил Або. — И где же теперь тот восставший безумец? Низвергнут в Бездну и правит Тьмой — и страшен лик мира, порождённого им, и ужасны создания, населяющие его.
— Э-э! — отмахнулся Ахайя. — Он хотел власти и могущества — большего, чем дано было ему. Вассал, восставший на господина. Житейская история.
— А ты? Ты разве не власти хочешь?! Не к могуществу ли стремишься?.. Познав малое — всего лишь толику Сущего — его рост и движение, физические законы, управляющие ими… Но постиг ли ты истинную суть? То первоначало, что стало основой всего?
— Ерунда! — жёстко усмехнулся Ахайя, — Я узнал достаточно. Веришь ли, — доверительно продолжал он, — ведь я как-то разговаривал в пустыне с Великим Плотником!
— И что? — с трепетом спросил Або.
— Ничего! — расхохотался тот. — Он не сообщил мне ничего нового. Увы, он не проникся моими идеями, а жаль… Я был в толпе, провожавшей его на Голгофу, эти глупцы улюлюкали и глумились над ним.
— Но воскресение…
— И что с того? — невозмутимо парировал Ахайя. — Ты тоже воскрес. Забыл?.. Если мне не изменяет память… мм-м… тебя я подобрал на Каталаунских полях. Ты был почти изрублен на куски!.. Кстати, на чьей стороне ты сражался?
Но Або пропустил вопрос мимо ушей и настырно продолжал:
— Ты говоришь, что Создатель кругом не прав, но что у тебя самого есть, чего бы ты получил не от Него?
— Хватит! — резко перебил его наставник. — Тебе не переубедить меня — и покончим на том. Тебе придется помочь мне! Я дал тебе свое дыхание — дал жизнь. Ты мне должен, и пришло время вернуть долги.
— А люди? Что будет с ними?!
За разговором они достигли вершины Башни — намного быстрее, чем для того понадобилось бы на самом деле, и через отверстие выбрались наружу — на маленькую площадку. Гладь океана ослепительно искрилась, и Або прикрыл глаза ладонью.
— Люди?.. — задумчиво переспросил Ахайя. — Останься здесь! — приказал он жёстко. — Посидишь, посмотришь. Подумаешь…
Тонкая цепь сама собой обвила члены Або.
— Пришлёшь орла клевать мою печень? — невесело усмехнулся он.
— Обитатели Олимпа были правы! — огрызнулся Ахайя. — Если бы тот выскочка не украл огонь, возможно всё пошло по-другому: люди стали бы развивать свою духовную суть, а так… Путь, приведший в тупик.
Або сел, обхватив руками колени.
— Смотри же! — склонился к нему наставник, указывая куда-то вдаль. — Смотри внимательно! — и с этими словами исчез, растворившись в воздухе.
Або остался на вершине Башни. От нагретых солнцем камней исходило тепло, наполняя тело приятной истомой. Далеко внизу кричали чайки… Ему захотелось спать.
Он смежил веки, но солнечный свет проникал сквозь тонкую кожу и перед его внутренним взором вспыхивали разноцветные искры. Тогда он открыл глаза — даль неуловимо изменилась… Чем больше он всматривался, тем более странные картины разворачивались перед ним. Казалось, что земля расстелилась, словно лист бумаги, испещрённый пятнами и таинственными знаками: весь земной мир был как на ладони — от Южных льдов до Северных. Сначала он различал только горы, реки, равнины. Потом словно кто-то навел резкость… Он видел всё одномоментно: пожары, наводнения, войны, созидание новых городов… На его глазах рождались и умирали цивилизации. Лавина звуков: плач, стенания, грохот орудий, смех, любовные стоны, звон золота, скрип виселиц, слова молитв и проклятий, крики новорожденных и умирающих, — всё смешалось и сгустилось в одно, и он пожалел Всевышнего: каково слышать это целую вечность?.. Он заткнул уши и закрыл глаза, но не помогло — он по-прежнему всё видел и слышал…
Не будучи уже по сути своей человеком, обладая гораздо большими возможностями, — он никогда не испытывал к людям презрения, никогда не относился к ним свысока. Люди вызывали у него чувство сострадания и гордости: слабое существо, вдобавок обременённое чрезмерным рассудком и