Ну да, да. А люди без духовных интересов, они разве заняты чем-то другим? Вот мой папа. Он точно так же копает лопатой, только без всяких вопросов и ответов. Просто по денежно-макаронной части.
В конце концов, чем кончается любой успешный духовный поиск? Да тем, что человек говорит: «Ага!» — и дальше живет обычной человеческой жизнью из секунды в секунду, ни на чем особо не залипая. Видит он точно так же, как прежде, слышит тоже, холодно и жарко ему по-прежнему (потому что по-другому с людьми не бывает), и даже думает он так же — только, может, реже и яснее. И умирает потом так же. Просто великих вопросов у него больше не остается. Так их и у моего папы нет. И в чем разница?
Знаменитый индийский святой Рамана Махарши ходил по земле, как все остальные. Папа тоже ходит по земле. Вернее, ездит по ней на «Бентли» (бизнес-необходимость). По небу летают исключительно в тибетском маркетинге.
«В том, чтобы летать, — сказал перед друбченом геше Напхай Вмешок, — ничего особенного нет…»
Ганса-Фридриха я встретила как раз в ашраме Раманы Махарши. Вернее, не в самом ашраме, а в гостинице для паломников возле Аруначалы. Мне было тогда двадцать пять лет.
Аруначала — это священная гора, где Рамана провел практически всю свою жизнь. Рамана действительно был нереально крут.
Вот, например, у махаянских буддистов, с которыми я много тусила по молодости, есть тема насчет «бодхисаттв». Если вы будете ходить на тибетское хоровое пение или так называемый «дзен», вас обязательно когда-нибудь ею пролечат.
Смысл в том, что «бодхисаттва» отказывается от окончательного просветления и берет торжественный обет перерождаться в мире страдания до тех пор, пока не спасется все живое.
Когда это объяснили Рамане Махарши, он ответил — «это примерно как сказать — я беру обет не просыпаться, пока не проснутся все те, кого я вижу во сне».
Меня это, помню, поразило. Я даже почитала потом немного на эту тему — оказывается, сам Будда Гаутама ничему подобному не учил, а придумали это сильно позже: такой душещипательный средневековый нью-эйдж, который почему-то тоже назвали «учением Будды».
Ничего удивительного, что прижилось — под эту волынку куда проще собирать донат. Нам ведь нравится слушать, что кто-то придет из вечности/бесконечности, чтобы нас спасти. А учения, не собирающие донат, долго не живут. Надо быть Раманой Махарши, чтобы одним ударом лопаты…
В общем, понятно, почему мне в двадцать пять лет захотелось съездить к нему в ашрам — и почему люди до сих пор туда ездят, хотя Рамана давно уже перестал видеть всех нас во сне.
Эмодзи_привлекательной_блондинки_почтительно_вешающей_над_кроваткой_фотографию_загорелого_индусского_старичка_с_красивой_белой_щетинкой. png
Когда мы с Веркой (моя попутчица в Индии, больше мы толком не общались) ехали на Аруначалу, это был настоящий трип. Причем совсем не из-за веществ.
Сначала долго тянулась унылая сельскохозяйственная зона. Постепенно вокруг стали появляться такие очень своеобразные каменистые горки, как бы насыпанные кем-то из огромных глыб (я поняла при их виде, откуда берутся сказки про великанов) — а потом машина затормозила на перекрестке, я повернула голову и чуть не поцеловалась с огромной белой буйволкой с погремушками на рогах. Причем рога были раскрашены в три цвета.
Телега на буйволиной тяге. Все как три тысячи лет назад. Только покрышек резиновых тогда не было… Хотя кто его на самом деле знает.
И после этого меня весь день уже не отпускало — словно из реальности я переехала в сказку.
Мы с подругой добрались до Аруначалы и вселились в гостиницу для паломников. Свободные номера были только на первом этаже; Верка завалилась спать, а я пошла погулять во двор. И увидела его. Этого немца.
То есть я потом уже узнала, что он немец, а тогда это был просто седой старикан с длинными волосами, который сидел на табурете и внимательно глядел на горящую на полу свечу-плошку в алюминиевой оболочке — вроде тех, что продают в «Икее».
Окна и двери в гостинице выходили во двор. Когда в комнате на первом этаже открывали дверь, она превращалась в узкий альков, насквозь видный всем проходящим мимо.
Этот немец со своей свечой выглядел так странно, что я остановилась у двери и уставилась на него как баран. Как баранка, поправили бы меня боевые подруги — но здесь я не соглашусь, поскольку слово «баранка» намекает, что я пыталась заинтересовать его своей дырочкой. А такого не было совсем.
Через пару секунд он почувствовал, что я на него гляжу, поднял голову, кивнул — и сделал приглашающий жест: мол, заходи. И, самое главное, возле свечи стояла еще одна табуретка, словно он сидел перед открытой дверью, ожидая моего визита. Что-то в этом было нереальное. Как будто эта буйволка с перекрестка взяла меня своими мягкими губами и перенесла прямо сюда… Я вошла, почему-то прикрыла дверь и села на табурет напротив.
— Смотри на свечу, — сказал он по-английски.
Я уставилась на свечу.
— Ты веришь в знаменательные встречи? — спросил он. — Способные перевернуть всю жизнь?
— Да, — ответила я. — Но лучше, когда обходится без полиции.
Он улыбнулся.
— Ты приехала на Аруначалу, потому что ищешь истину.
— Ну да, — согласилась я. — В некотором роде.
— Я расскажу про истину, — сказал он, — слушай внимательно и смотри на свечу…
И вот тогда-то я и услышала про таблички и лопаты. Он, правда, потом добавил кое-что еще.
— Проблема не в том, что истину нельзя найти, моя девочка. Проблема в том, что ее слишком много на рынке. Найти ее чересчур просто. Жизнь коротка, а прилавков, где торгуют этим продуктом, слишком много… Ты даже не успеешь обойти их все, какое там попробовать товар на вкус. Понимаешь?
— Так что же делать? — спросила я.
— Для начала надо понять, что истину нельзя узнать от людей.
— Почему?
— «Человек» и «истина» — это антонимы.
— В каком смысле?
— Каждый человек есть по своей природе вопрос. Вопиющий вопрос. Откуда же у него возьмется ответ? Люди могут прятать эту свою вопросительность под разными мантиями, рясами и так далее — и раздавать другим великие окончательные учения. Но это просто бизнес.
— А что не бизнес?
— Бог, — улыбнулся он. — Если это и бизнес, то не