«Отшагал я пешком по этапу в Хоабинь[2], отсидел свой срок. Тюрьма, вернее, люди, с которыми я там столкнулся, на многое открыли мне глаза. Ну, а потом — японская оккупация. Всюду грабеж, насилие под восхищавшей кое-кого из наших националистов фальшивой вывеской «Великой Азии». Страшный голод сорок пятого года. Мне и сейчас еще иногда снятся умирающие на улицах люди, похожие на мумий с протянутой рукой…»
Он помолчал, потер пальцами лоб и заговорил снова:
«Я не буду пересказывать тебе историю. Скажу в двух словах. После того как Советская Армия разгромила Квантунскую группировку и Япония была разбита окончательно, у нас началась мышиная возня вокруг печально знаменитого последнего императора Бао Дая. Возвращались старые колонизаторы. Все честные люди понимали, что родина в опасности. И единственной силой, которая могла сплотить народ и повести его на борьбу, были коммунисты. Когда в августе сорок пятого победила революция, я понял, что чувствуете вы, русские, дождавшись после долгой холодной зимы прихода весны и тепла. А потом, второго сентября, Хо Ши Мин прочитал в моем любимом Ханое, на площади Бадинь. «Декларацию независимости». Это — самые важные, самые главные дни моей жизни!..
И снова война. Но теперь уже война за мою революцию, и я ушел со всеми в джунгли. Там в сорок шестом вступил в партию. Работал, писал, помогал солдатам…»
«В джунгли ушел тогда со знаменитым Столичным полком и старший сын Нгуен Туана. А сам он вскоре, в сорок седьмом, возглавил созданную в свободной зоне Вьетбака, в горах, Ассоциацию культуры. В тяжелейшие военные годы Ассоциация выпускала журналы и книги — оттиснутые вручную на серой ноздреватой бумаге, они кажутся сегодня памятниками человеческого упорства, мужества и творческого горения».
«Ну, что еще? Вел литературные кружки; попадались удивительно одаренные люди. В память о своем театральном прошлом работал в передвижных труппах…»
(В этих театрах и ансамблях Нгуен Туан был один во многих ипостасях — автором коротких незамысловатых пьес на «злобу дня», режиссером, актером, осветителем и «оркестром» — играл на старинном барабане. Нередко антракты в спектаклях и перерывы в репетициях диктовались не авторским или режиссерским замыслом, а тревогами и бомбежками.)
«Приходилось трудновато. Ели не досыта. Ну, и реквизит… Самим ходить было не в чем. Но ребята не унывали. Зато потом, когда в пятьдесят четвертом освободили Ханой, на общенациональном театральном фестивале наша труппа имела особый успех. Несколько дней подряд в театрах, на площадях и в скверах играли спектакли, танцевали и пели мои друзья актеры. Собралось чуть ли не тридцать ансамблей. Я прямо с ног сбился — организация, премии, награды, жюри, оргкомитет…»
(Нгуен Туана правительство Республики наградило тогда военным орденом Сопротивления 1-й степени.)
«Сразу после войны издал две книги очерков…»
(За первую, вышедшую в 1955 году, он получил Литературную премию Ассоциации культуры.)
«После войны много ездил по стране, забирался в горы, плавал на лодке на острова, жил в деревне. Побывал и за границей, у вас, в Советском Союзе, и в Финляндии — на Всемирном конгрессе сторонников мира. Очень люблю ездить. Я когда-то эпиграфом к книжке взял слова Поля Морана: «Хочу, чтобы после смерти из кожи моей сделали дорожный чемодан»… Но, главное, конечно, узнать свою землю, каждый ее уезд. Ведь страна теперь наша, и чтобы с умом управлять ею, мы обязаны ее знать. Есть у меня друг, писатель, как поедет с бригадой в горы, обязательно задержится где-нибудь подольше, отобьется от всех и заглядывает в самые заповедные уголки. Его прозвали «одиноким львом». Вот и я такой же одинокий лев. Но ты не пугайся, я лев-вегетарианец. Охочусь на жизненные ситуации и необычные характеры. Вот, совсем недавно, вышла книжка…»
И он протянул мне томик толщиною в две с половиной сотни страниц. На титульном листе я прочитал: «Черная река», издательство «Литература», 1960 год.
Мы сговорились о следующей встрече; хотелось посмотреть старые журналы с рассказами Нгуен Туана и те из его книг, которые не довелось еще прочесть. Обратно в гостиницу меня вез То Хоай на багажнике своего велосипеда. И я сперва в ужасе балансировал на крошечном проволочном насесте среди потока велосипедов и машин, а к концу поездки осмелел и даже стал потихоньку заглядывать в подаренную мне «Черную реку»…
С тех пор прошло шестнадцать лет. Мы часто виделись во Вьетнаме. Дважды Нгуен Туан побывал у нас. И потому мне не трудно рассказать о его жизни за последнее время. После шестьдесят четвертого года на его землю снова пришла война, он долгие дни и недели проводил в пути. Но только в этой особой воздушной войне дороги были уже не просто транспортными артериями, по ним — большим и малым, шоссейным и проселочным — проходила линия фронта. Неприятель бомбил каждую машину, каждый мост и паром. Бомбы падали на деревни и города, рвались на улицах Ханоя. И как грозные стрелы возмездия, обрывали путь вражеских самолетов огненные трассы ракет, их перехватывали вьетнамские истребители. На одном из них летал и внук Нгуен Туана. На пути реактивных бомбардировщиков вставала стена зенитного огня, сплетались в свинцовые сети траектории пулеметных и автоматных пуль. О людях, которые бесстрашно давали отпор захватчикам и продолжали строить новую жизнь, писал в газеты Нгуен Туан. Многие из этих очерков вошли в его книгу «Наш Ханой здорово бьет янки», изданную незадолго до конца войны. Нгуен Туан, писавший о строителях дорог документальную прозу и задумавший написать о них роман, не мог не интересоваться психологией тех, кто с воздуха разрушал эти дороги. Он виделся со сбитыми американскими летчиками, даже писал о них.
Для Нгуен Туана родная земля и народ ее — на Севере и на Юге — всегда были едины, об этом писал он с присущей ему страстностью. Не случайно именно он в течение нескольких лет вел на Ханойском радио рубрику «Переписка с Югом». И в жизни его появились еще два самых главных дня: один — майский в семьдесят пятом, когда над Сайгоном были подняты алые стяги свободы, и другой —