- Две стойки! - шутливо заметил я.
Коля не ответил на шутку. Он замер подобно Фингалу.
Я тоже опустился на колени.
- Нелегко увидеть, - прошептал я. - Траву нельзя пошевелить - улетит перепёлка.
Трава была высокая и довольно густая для сентября. И когда мой юный следопыт на всякий случай приготовился накрыть птичку, мне показалось, что против кисти его занесённой руки под струёй низового ветерка зашевелилась пушинка.
- Коля, руку немного к себе! - прошептал я. - Так, так… ещё немного. Накрывай!
И Коля накрыл. Но что произошло? Что-то быстрое, серое метнулось из травы возле самого носа моего товарища.
Я вскочил. И сразу всё объяснилось. За птичьи пёрышки или пушинки были приняты шерстинки ещё серого, не вылинявшего беляка. Эту «перепёлку» не крылья, а ноги уносили по яркой зелени клеверной отавы мимо перелеска в сторону седьмого лога. Уши, прямые и длинные, как рога, то прижимались к спине, то разом прыгали, как будто их выбрасывали какие-то пружины.
А что стало с моей собакой, которая знала только крылатую дичь и никогда не видала зайца! Фингал забыл одно из твёрдых правил охотничьей собаки - лежать при взлёте. Это качество по наследству не передаётся. Охотник должен много потрудиться, чтобы выработать у питомца потребность лечь немедленно там, где он стоит, лечь при первом звуке взлёта. В это время пёс испытывает два чувства: одно, созданное столетней охотничьей практикой, - терпеливо стоять около затаившейся дичи, другое - стремление всех собак схватить, поймать, догнать. Птичную собаку считают испорченной, если она бежит за улетающей птицей.
Мой пёс иногда подавал мне поодиночке целый десяток тетеревов. Было десять взлётов, и Фингал десять раз ложился. Ни одна птица не взлетала, если я не был готов к выстрелу.
Но раз он побежал за этим серым, смешным зверьком, то, пожалуй, побежит и за птицей…
А Фингал мчался, как лопоухий щенок: правое ухо вывернулось наизнанку и закинулось на затылок, а левое болталось, как конец размоченной сыромятины.
- Это же позор! Позор! Бежать за зайцем! Шкуру долой с такой подружейной собаки! - возмущался я.
Овладев собою, я обратился к магическому свистку. Один, всего один протяжный свист положил Фингала. Он помнил дрессировку!
Придя в себя от неожиданного происшествия, Коля встал и сразу же спросил:
- Заяц тоже дрессированный?
Заяц действительно сидел, но сидел, как на горячих угольках, нервно поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Уши продолжали то одновременно, то поочерёдно прыгать: они старались определить место, откуда донёсся свист, определить направление опасности. Но свист не повторялся, и заяц пустился наутёк. И так как уши плотно прижались к спине и сам он весь так приник к земле, что ног его не было видно, он сделался похожим на серый ком, который стремительно катился мимо перелеска.
Хотелось крикнуть, поддать ещё больше жару этому трусливому зверьку, которого бросает в дрожь самый малый шорох - даже шорох падающего листа.
Грудь Коли уже поднялась, он сделал большой вдох для громкого крика. Но я строго остановил:
- Нельзя нервировать Фингала.
Коля только выдохнул. Досаду он выразил тем, что носком сапога принялся сшибать стволы полыни, растучневшей на бросовой почве межевого знака.
- Так распространяются сорняки… Надо было выжечь эту траву своевременно, - отчитывал кого-то юный охотник.
Я взял Фингала на поводок, не сказав ему ни одного тёплого слова, и мы пошли к берёзовому перелеску.
Там будет наш привал.
Оглядывая берёзки, а за ними кустики, сбегающие по склону вниз, к логу, Коля спросил:
- Почему бы зайцу не лежать в таких уютных местах? Кто его погнал в поле, в небольшой кустик травы?
Я попросил товарища прислушаться:
- Слышишь?
- Что?
- Шорохи.
- Это лист падает.
- Ну, вот этот маленький листик и гонит зайца туда, где нет шорохов.
Спустив с поводка Фингала и приказав ему «лежать», я бросил мой заплечный мешок и сетку на траву в светлую тень редких берёзок, мои ноги как-то сами собой подогнулись, и я опустился на тёплую гостеприимную землю.
А Коля вытащил из кармана круглую розовую картофелину. Он подобрал несколько штук на недокопанном поле. Сам подбросил картофелину и сам выстрелил. Она раздробилась в воздухе на мелкие частицы.
Он любовно посмотрел на мою бескурковку. И я предложил:
- Коля, хочешь сделать дуплет из моего ружья?
- А если промажу?
- А что ж ты думаешь - я всегда попадаю?
Словно лаская, он несколько раз провёл рукой по стволам бескурковки, как конюх проводит рукой по холке или спине любимого коня… Вытащил из кармана ещё две средние картофелины и молча протянул их мне. Я швырнул их поодиночке в разные стороны. Коля выстрелил. Красные картофелины раздробились в воздухе на белые части.
Я невольно вскрикнул:
- Здорово! - И это было лучшей похвалой для охотника.
Я посоветовал Коле отдохнуть, приберечь свои силы. Пусть не получилось никакого толку от утренней зари. Путь до заката ещё большой, нашим ногам долго придётся его измерять. Предполуденное солнце усиливало небывалую для сентября теплынь. Фингал учащённо дышал.
Коля опустился рядом со мною на брезентовый плащ.
…Воздух прозрачен и тих. И набежавший из-за седьмого лога ветерок шевельнул сразу всей листвой перелеска, листва, как несметная птичья стая, немедленно подняла шелестящий гомон. Отдельные листики, как птички, перелетали с ветвей одной берёзки на ветви другой и потом, словно в поисках корма, медленно спускались в кустарник, на буйную зелень отавы - молодой травы осени.
- Хорошо, - сказал Коля и посмотрел на меня дремлющими глазами.
Он дремал, сидя, как-то удобно положив на колени голову, на которую была наброшена кепка козырьком в сторону.
- О чём это ты, Коля? - спросил я.
Он не ответил.
Я хотел поправить его кепку, чтобы козырьком прикрыть его глаза от солнца, но, видно, не выполнил своего намерения…
Проснувшись, я заметил, что козырёк Колиной кепки смотрел по-прежнему в сторону.
Полдневное солнце сквозь дрожащую листву перелеска наводило на обветренное загорелое лицо Коли быстрых зайчиков, и рука спящего напрасно старалась смахнуть их, как смахивают назойливую осеннюю муху.
Фингал ещё шире раскрыл пасть и всё громче и громче дышал. Питья у нас не было. До ручья, бродившего по днищу седьмого лога, было недалеко.
Когда листва приостанавливала свой шелест, сюда, наверх, доносилось его журчанье.
Фингал, чувствуя воду, просил разрешения отправиться к ручью. Вот пёс приподнял голову, вытянул переднюю правую ногу, чтобы опереться, но не решается её поставить: не знает, как на это посмотрит хозяин.
Ноздри собаки, как мне показалось, втягивали тонкую струйку испарений. Ноздри шевелились, подёргивались, дрожали. У меня тоже во рту пересохло. И мой товарищ не откажется от родниковой воды.
Как ни хорош был Колин сон, я решил его нарушить.
Мы пошли тем кратчайшим путём, который указывался энергичной потяжкой - вытянутой головой идущего рядом Фингала. Срезали