Октябрь – ноябрь 1928 года

Как бы ни был я измотан, но переживания, что Михаил Ефимович из-за не знания, с кем именно я повстречался, может влипнуть, заставили меня снова одеться.

– Сереж, ты куда? – всполошилась опять мама.

– До друга сбегаю и назад, – крикнул я уже с лестничной площадки.

По ступенькам вниз я спускался быстро, перепрыгивая их через одну. И выходя на улицу, нос к носу столкнулся с Михаилом Ефимовичем! Миг ступора у нас обоих прервался облегченным выдохом мужчины:

– Не обманули…

– А я к вам… – брякнул я в ответ, не зная, как реагировать.

Тот лишь улыбнулся на мои слова и сказал:

– В дом пригласишь?

– Да, пойдемте.

В квартиру я возвращался уже неспешно. По пути Михаил Ефимович рассказал, как в редакцию прибежала моя мама с Настей за ручку, и испуганно показала ему мою записку. На ее вопросы он обещал ответить позже, а сам тут же ринулся «вызволять меня из рук ОГПУ». Но в здании управления его завернули, сказав, что я уже доставлен обратно домой. Это видимо напарник Савинкова был, потому что назад мы возвращались с ним вдвоем, а никто иной обо мне в ОГПУ сейчас наверно и не знал.

– Видишь, прав я оказался! – говорил товарищ Кольцов. – Есть у кого-то из директоров там родственник. Даже удивительно, что тебя так сразу отпустили. Или ты бумагу какую подписал? – с подозрением посмотрел он на меня.

– Нет, ничего я не подписывал. А дело не в родственниках. Со мной товарищ Сталин захотел поговорить.

Михаил Ефимович чуть не споткнулся, резко остановившись. Круто повернувшись ко мне, он ошарашенно окинул меня взглядом.

– Не шутишь, – пришел он к выводу. – И о чем вы говорили?

– Рассказал, все как есть, – не стал я упоминать про тему коллективизации.

– И что товарищ Сталин?

– Сказал, что интересный я человек и отправил домой.

А ведь действительно, ничего конкретного про мою статью Иосиф Виссарионович так и не сказал. Ни запретил мне работать в этом направлении, ни одобрения я от него не услышал. Что бы это значило?

Кольцов вон тоже озадаченный стоит.

– Что сам думаешь? – прежде чем давать какой-то совет, спросил он меня.

– Буду продолжать работу.

– Уверен? – пытливо посмотрел он на меня. – Интерес ты к себе уже вызвал. Товарищ Сталин, человек жесткий. Если ему не понравится твоя работа, можешь в ссылку отправиться.

О расстреле Михаил Ефимович не говорил. Наверное, даже не допускал такой мысли. Может из-за того, что мне мало лет по его мнению, а может потому, что термин «враг народа» еще не укоренился в обществе. Хотя его уже использовали.

– Уверен.

– Ну смотри. Помощь моя нужна сейчас?

И никаких сомнений, стоит ли продолжать или нет. Раз договорились, что идем до конца, то так и будет!

– Пока нет. С поиском и подбором законов вы мне вряд ли сможете помочь… – тут он согласно покивал. Высшего законченного образования, тем более юридического, Михаил Ефимович не имел. Выезжал за счет умения подобрать емкие и запоминающие выражения, точно описывающие человека или событие. Да и его политические фельетоны давно являются примером для подражания. – А до повторного похода на заводы время еще есть. Тогда и свяжемся.

– Договорились. А сейчас, представишь меня своим родителям уже в более располагающей обстановке?

Мама обрадовалась, увидев меня. И засуетилась, сетуя, что не готовилась к приему гостей и на стол прямо сейчас поставить нечего. Суп она только начала готовить, а утреннюю кашу ей ставить было стыдно. Та и остывшая, да и не блюдо это для гостей. Тем более таких, как известный на всю страну журналист. Когда она бежала к нему с моей запиской, то не думала об этом – за меня больше переживала, а сейчас вот вспомнила, кто такой Кольцов, и жутко стеснялась. Ничего, Михаил Ефимович быстро расположил ее к себе, рассказав несколько забавных и комичных случаев из жизни, после чего поинтересовался уже, как у нее дела, попутно похвалив, что воспитала такого сына.

В общем, к приходу отца они общались уже свободно. Батя заметив незнакомого мужика на своей кухне сначала напрягся, но как услышал имя Михаила Ефимовича, сразу о своей ревности позабыл, начав того расспрашивать про его фельетоны. Он оказался их заядлым читателем и был очень удивлен такому моему знакомству. А я понял, что как-то ни разу дома не говорил, что имею с Кольцовым какие-то совместные дела.

Провожали Михаила Ефимовича всей семьей вполне довольные друг другом. А вот после его ухода мама не удержалась и рассказала отцу о том, почему вообще товарищ Кольцов посетил нас.

– ОГПУ? – нахмурился батя. – Что это им от тебя понадобилось?

– Про статью мою спрашивали, – попытался я «соскочить» с темы. Но это оказалось непросто.

– Что за статья? Кто именно из ОГПУ тебя допрашивал? Что ты им сказал? – насел на меня отец.

Мои попытки выставить все, как нечто несерьезное, были пресечены в корне. Отец оказался тем еще «следаком», особенно в отношении меня. Сразу просекал, где я юлю, а где что-то недоговариваю. В итоге пришлось сознаться о разговоре со Сталиным.

– Держись от него подальше, – помрачнел батя. – Ничего хорошего рядом с ним тебя не ждет.

– Тут как выйдет. Я уже засветился перед ним. Да и молчать, проходя мимо произвола и несправедливости, я не собираюсь.

Отец поджал упрямо губы и сузил глаза от гнева. Но я был непреклонен.

– Черт с тобой, поступай как знаешь, – махнул он рукой и осунулся.

Из него словно воздух весь выпустили. Плечи поникли, даже будто