Скованность, такая же густая, как жара тропического вечера, наполняла столовую на верхнем этаже.
Пунка-валлах, тощий малайский мальчик, сидящий с остекленелым взглядом на корточках на полу, монотонными движениями раскачивал за веревку скрипучее опахало, подвешенное к потолку. Намек на шевеление воздуха заставлял вспыхивать свечи настольного подсвечника, но едва ли мог разогнать вязкую жару. Точно так же и Георгине не удавалось расслабить настроение за столом.
За разноцветными карри, которыми Аниш разжег фейерверк из сладкого, фруктового, острого, совсем огненного, соленого и кислого, она описывала свое путешествие по Средиземному морю и костоломную поездку от Александрии в Суэц, во время которой она видела пирамиды и сфинкса. Она рассказывала об Элизе и Уильяме Хэмблдон, совсем юной супружеской паре, с которой она подружилась за время поездки и которая из Сингапура ехала дальше в Гонконг, чтобы принести в Китай западную медицину, образование и христианскую веру. И подробно докладывала о тете Стелле, дяде Сайласе и их доме на улице Королевского Полумесяца; о концертах, музеях и садах, которые она посещала, и об экскурсиях на материк, которые совершала, и о своих кузенах Стю, Дикки и Ли и кузине Мэйси. Бегло набросанные эскизы, впопыхах и без глубины, лишь бы ни на мгновение не возникало неловкого молчания.
То и дело Георгине казалось, что она чувствует на себе взгляд отца. На его немного чужой дочери, которая сидела по правую руку от него, такая взрослая, лиф с короткими рукавами, пышная юбка, волосы расчесаны на пробор и аккуратно подколоты. Но всякий раз как она смотрела в его сторону, он утыкался в тарелку или в стакан. Один только Пол Бигелоу одобрительно кивал, время от времени задавал вопросы, отпускал замечание или улыбку, когда переводил взгляд с Гордона Финдли на его дочь и обратно.
– Тетя Стелла и дядя Сайлас передавали тебе сердечный привет, – горячо бросила Георгина отцу высоким, почти резким голосом. – Особенно тетя Стелла!
Гордон Финдли задумчиво покивал, глядя перед собой, сложил на тарелку свои приборы, угловатым, нерасторопным движением стянул салфетку с колен, отложил ее, встал.
– Надеюсь, ты извинишь меня… у меня еще работа. Доброй ночи. – Он сдержанно раскланялся на обе стороны: – Мистер Бигелоу. Увидимся завтра.
Пол Бигелоу приподнялся и обозначил поклон.
– Доброй ночи, сэр. До завтра.
Георгина прислушивалась к шагам отца, поспешно удалявшимся по коридору и стихшим на лестнице внизу. Остатки карри расплылись перед ее глазами, подступили слезы.
Цикады стрекотали нестерпимо громко; злорадный хор высмеивал ее тщетную надежду, что между ею и отцом за это время что-то сдвинулось, изменилось. И полусочувственное, полупрезрительное прицокивание, звучные жалобы из влажных глоток лягушек были как нескончаемое Вот тебе! Мы так и знали!
– Дайте ему немного времени, – услышала она голос Пола Бигелоу, осторожный, почти нежный. – И себе самой тоже. Вы же не виделись целую вечность.
Закусив губу, Георгина кивнула:
– Да. – Она храбро сморгнула слезы с ресниц и с благодарностью взглянула на него: – Да, будь по-вашему.
Бой Два отделился от своего места возле буфета, взял графин вина и с вопросительным взглядом предложил сперва Георгине, потом Полу Бигелоу подлить в их бокалы. Оба согласно кивнули.
Пунка-валлах на один удар сердца замер – видимо, полагая, что уход туана Финдли был сигналом к тому, чтобы убирать со стола, – и снова принялся дергать за веревку; уютное поскрипывание опахала продолжилось.
Закинув локоть на спинку стула, Пол Бигелоу вытянул ноги и взял свой бокал.
– Была ли какая-то определенная причина, по которой вас отправили в Англию? Я не хочу быть бестактным, – быстро добавил он. – Это всего лишь… любопытство.
– А отец вам этого не рассказывал?
Глаза его сверкнули, он смотрел на нее поверх своего бокала и медленно сделал глоток.
– Мистер Финдли шотландец. Я англичанин. Мы не так много говорим о личном. Только о делах. – Его тонкие губы скривились в плутовской улыбке, которая, казалось, была для него типична.
Непроизвольно улыбнулась и Георгина:
– Простите. Я забыла.
Пол Бигелоу тихо рассмеялся.
Брови Георгины чуть сдвинулись, а взгляд блуждал по фарфору и серебру на столе:
– Считалось, что здесь, в тропиках, я лишь одичаю под присмотром местной прислуги. И что Сингапур не место для маленькой девочки.
Она рассеянно вытянула из хлебной корзинки лепешку чапати и принялась крошить ее над тарелкой.
Ребенку необходима не только крыша над головой, – звучал решительный голос ее тети. – Иметь во что одеться и чего поесть – это еще не все.
– Когда в том году разразилась холера, в городе почти каждую ночь грабили какой-нибудь дом, и участились нападения средь бела дня. И тогда отец позволил дяде Этьену забрать меня. К тому же перед этим был не очень благоприятный год в коммерческих делах, и отец вынашивал идею закрыть здесь филиал и вернуться в Индию.
– Однако не сделал этого.
– Не сделал. И я тоже пробыла там недолго.
У нее и до сих пор кровь бросалась в лицо, когда она вспоминала, с каким гневом, с какой строптивостью она отнеслась к дяде Этьену, тете Камилле и своим кузенам и маленькой кузине.
– Должно быть, я была ужасно взвинчена, – с раскаянием пролепетала она и взяла из корзинки еще одну чапати. – Еще тогда, когда дядя Сайлас приехал и забрал меня в Лондон.
На сердце у нее стало тепло и даже чуть тягостно при мысли о тете Стелле, привлекательной женщине со стальными глазами и темными волосами, как у всех Финдли. На первый взгляд холодная и строгая, когда это необходимо, она тем не менее с ангельским терпением делала все для того, чтобы Георгина чувствовала себя как дома. Дядя Сайлас, благодушный толстяк, почти на голову ниже жены, всячески старался развеселить маленькую девочку – поначалу гневную, потом упрямую, – чтобы отвлечь ее от печали, рассмешить, вызвать у нее хотя бы улыбку. И Мэйси с ее толстыми косами и голубыми глазами навыкате, с готовностью уступившая Георгине половину своей комнаты и подарившая ей свою почти самую любимую куклу вместе с ее гардеробом, всегда сохраняла неизменную радость по отношению к новой сестре. Свою избыточную симпатию, от которой упрямое сопротивление Георгины вскоре прошло само собой.
– У нас, мальчишек, все было гораздо хуже, – развеселился Пол Бигелоу. – Я был младшим из пяти братьев. Последыш. Всегда самый маленький. Можете себе представить, что у нас творилось – и как закончилось, когда я наконец подрос достаточно для того, чтобы расквитаться с остальными.
Георгина вспомнила про Стю, Дикки и Ли, которые поначалу обращались с ней со смешанным чувством любопытства и стоического спокойствия, пока в них не проснулись по отношению к ней такая же грубоватая симпатия и братское коварство, как к Мэйси, – и это воспоминание вызвало у нее улыбку.
– Да, приблизительно могу себе представить.
До них донесся звон