На демонстрацию ходили всей семьёй, там ко мне подошёл старший Крюков, отец Вовки. Тот пошёл учиться в Новосибирский универ. И ведь приняли охламона! Чуток поговорили за жизнь, и Фёдор Владимирович сунул мне в карман газетный свёрток. Говорит:
— Здесь доля Чалдона от моей бригады за последнее лето. Ты вроде как его наследник. Опять же наши на могилку ходили. Батюшка сказал, что ты оплатил сорокоусты, крест, оградку… Словом, тебе отходит его долянка.
— Спасибо, но я ж не за это.
— Положено. И вот ещё что. Чалдон жилку дал, да закончилась она. Может, от него другая осталась? Мы бы от общества отблагодарили.
Так ведь осталась. В той книжке, что дядя Петя перед больницей дал прибрать, несколько карт нарисовано. Ну как — карты, скорее наброски с абрисом, по таким геологи ходят. В карманчике на задней обложке лежит кусок трёхвёрстки. На нём отмечены места вдоль распадка. На обратной стороне прикинуто, сколько можно взять золота. Судя по всему, геолог прогноз делал. Сам я мыться не буду. Не умею, да и бригада нужна. Можно было бы отдать человеку, однако опасно. Вопросы начнутся: «где взял?», «что ещё на хранение тебе было отдано?» и главный — «а не у тебя ли казна Чалдона?». Во избежание неприятностей ответил уклончиво, хоть человек с виду и хороший. Потом посмотрел, в свёртке ни много ни мало три тысячи рублей лежало.
Приличные деньги. Можно было бы отдать книжку. Ещё денег бы подкинули, может, в долю от добычи бы взяли. Одно мешает. Когда с Чалдоном в последний раз виделся, тот сказал, что именно Крюков их команду кагэбэшникам сдал. Думаю, прихватили старшего Крюка на золотишке, вот он теперь и старается, чтобы на нары лет на пять не присесть. Я не против, пусть живёт как знает, но мне светиться около золота ни к чему.
Деньги дело такое — мне дали, я взял и сказал спасибо. Мало? Ещё раз скажу и на могилку потрачу. А сам-то я пустой, ничего у меня нет и никогда не было. Знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю. И вообще, глуп, туп и перхоть меня совсем замучала. А что подарили, как буду в Питере, в церковь на помин души Чалдона отдам.
За столом, когда отмечали годовщину революции, дядя Вася сказал, что в Ягодное по зимнику груз повезут. Зимник — это дорога по снегу. В посёлки, расположенные в глубине полуострова, не на побережье, вертолётами много не перебросишь, дорого. Стройматериалы, горючку, продукты… Да что говорить! Почти всё тянут из портопунктов тракторами по зимнику. Из бруса сколачивают огромные сани, прилаживают к ним полозья и нагружают товар. Собирают десяток или два тракторов, цепляют груз, так и везут куда надо. Если караван большой, один трактор с бытовкой. Но стараются обойтись, ведь лишний груз не оплачивают. За рейс в полторы-две недели, поездку туда-обратно, можно заработать тысячу рублей и больше. Зимой самая выгодная работа. Но очень тяжёлая и достаточно опасная. Редко бывает, что рейс обходится без происшествий. То промоина в реке маршрут перекроет, то трактор заглохнет, то буран на два-три дня зарядит, после него надо откапываться и заново пробивать дорогу. Если заболел, обморозился или поломался, придётся ждать с лечением до ближайшего посёлка, чаще всего до конца маршрута. Совсем не факт, что вертолётом эвакуируют, ведь рации с собой не берут.
Так вот, после праздников он в рейс идёт. Вдруг какой трактор поломается или ещё что. Ну и заработать хочется, он каждую зиму ездит. А в Ягодном списанный газон стоит, он уже побазарил с местными, его готовы отдать за символическую плату. Дядя Вася предварительно договорился. Обратно можно на освободившихся санях притянуть. Но придётся чутка аргументировать. Словом, ящик водки и останки экспериментального газона мои. Сто рублей за кота в мешке. Мне решать — надо ли? Согласился рискнуть, деньги пока есть.
Разговор
— Что делать-то будешь?! Блин! Такие деньжищи!
— Не знаю… Я же в выигрыше был, мне любая карта годилась.
— Кроме туза.
— Угу, кроме туза.
— Отца, может, попросишь?
— Третий раз? Он после второго на меня как на придурка смотрит.
— Блин! Может, занять у кого?
— У кого?
— Есть один человек.
Кто?
— Лёха Писарь при деньгах. У него всегда на кармане лежит.
— А если не даст?
— Ну не даст. Хуже всё равно не будет. Ему надо объяснить, что карточный долг, долг чести. Тебе три дня на сбор денег дали. Он авторитетный пацан, должен понять.
— Вдруг не поймёт?
— Ну и что?! Не поймёт — значит не поймёт. Что ты как маленький? Я тебя уговаривать должен? Делай сам что хочешь.
— Пошли, рядом постоишь? Одному мне что-то стрёмно.
— Ладно, пошли. Постою.
8.11.72На день рождения Юна меня пригласила заранее. Не одного, из класса все были приглашены. Что дарить? Шестнадцать лет всё-таки дата. Опять же девчонка. Пацанам я привезённые летом из отпуска радионаборы “Юный Техник” дарил.
Однако вывернулся. Вместе с дядей Витей, из меди с оловом, сварили бронзу. Отлили в медальон, на котором по кругу выгравировали красивым шрифтом: «Юн Маша. 16 лет», — а в центре её профиль с фотографии. Фотогальваника, как начальник учил. Неделю возился. Хотя, если по чесноку, чуточку грубовато вышло. Подарок понравился. Благородный цвет бронзы хорошо смотрелся на фоне смуглой кожи новорождённой. То, что сделал сам, тоже оценили.
Народу собралось много. Были ребята из нашего прошлогоднего класса, которые остались в посёлке, даже Кимба пришла. Ещё пара подружек и трое знакомых ребят. Без Машкиных родителей не обошлось, но они весь вечер просидели в своей комнате, не мешали. Хотя в щёлочку временами мама подглядывала, я заметил. Как обычно, поели, попели, потанцевали. Когда до меня гитара дошла, вспомнил Петра Лещенко и под настроение запел:
Стаканчики гранёные упали со стола,
Катюшенька, красавица да бросила меня.
Катюшеньку приплёл вместо непонятных «рамды мады». После первой же строфы девчонки плотно окружили меня. На куплете
Не бьётся сердце бедное,
И одинок я вновь,
Прощай ты, радость светлая,
Прощай, моя любовь
сочувственно стали вздыхать, а Ириска мстительно ухмыльнулась, подсела ко мне и плотно прижалась, впрочем, не мешая играть. По окончании песни шепнула: «А про меня ты никакую песню не пел!» Из духа противоречия или не знаю сам почему завёл «Ах, эти чёрные глаза». Услышав:
Был день осенний,
И листья грустно опадали,
В последних астрах
Печаль хрустальная жила, —
девчата сильнее сплотили свои ряды. Ирка, почти обнимая, положила руку на спинку дивана за мной.
Ах, эти чёрные глаза
Меня любили.
Куда же скрылись вы теперь,
Кто близок вам другой?
По окончании песни шепнула: «Что ты надумываешь себе? Нет у меня никого». Ага, нет никого! Как будто я не видел, как она