Но все эти волнения и слухи стороною обходили высокий дом Домны Замородновны. Там, в комнате, устланной домоткаными половиками, у стола, заставленного вареньями, сидел чуть лысоватый и очень представительный мужчина в дорогом костюме и пил чай, перелистывая какую–то книжку. Временами он неодобрительно хмыкал, однако чтения не прерывал. Книжку эту ему прислали братья из Голландии, написана она была на английском языке и представляла собою анализ развития современного баптизма.
Сама Домна Замородновна сидела напротив своего городского брата и, как тогда, возле молельной избы, опершись подбородком на клюку, внимательно смотрела на него. Зоркие глаза ее различали буковки на обложке книги. «Ишь ты, — уважительно думала она, — по–греческому небось писано–то, а он и так знает… Нет, далеко до него теплиценскому батюшке, тот и по–церковному–то плохо разумеет».
Иногда Домна Замородновна поворачивалась к окну, поглядывала на машину брата — как бы не схулиганили чего деревенские! — и тут ее не оставляла мысль о преимуществах брата перед теплиценским батюшкой.
«И машина–то у тово хужее, — думала Домна Замородновна, — куды ему до нас…»
— Батюшко, — наконец сказала Домна Замородновна.
Гость отвлекся от книги.
— Сестра! — сказал он. — Не зовите вы меня так. У нас один Отец, а я вам просто брат…
— Ой–ой, — спохватилась Домна Замородновна, — я так это, так просто замечталась… Вот скажи мне, братец… Чево сегодня, опять конца света ждать будем?
Гость поморщился.
— Не так все, сестра, — вставая, сказал он. — Не так…
И тут с ним случилась одна из самых блестящих лекций, которые он когда–либо читал. Яростно нападал он на голландскую книгу, в пух и прах разрушая ее положения. Его филиппики были исполнены грациозности и блеска. Латинские слова так и сыпались с языка, и Домна Замородновна, вся подавшись вперед, жадно ловила их, наслаждаясь их тайной прелестью.
— Вот так, — сказал наконец гость. — Понятно?
— Понятно, понятно, — закивала головой Домна Замородновна. — Значит, будет конец света?
— Ах! — сказал брат и, чтобы переменить разговор, спросил: — Наши–то не собираются еще?
— Как не собираются, — ответила обрадованная Домна Замородновна. — К брату Филиппу четверо приехали, у сестры Анисьи еще двое остановились. Сестра Александра дочерей троих приведет, брат Федор будет…
Сразу за домами Фикре свернул в лес. Там было уже совсем темно, только вверху, между деревьями, хмуро светило небо. Фикре никогда не был боязливым человеком, смело шагал он по темному лесу, но, когда над головою послышалось хлопанье крыльев и раздался вороний крик, ему стало страшно. Все пространство неба заполнилось черными крыльями. Что–то скользкое упало на щеку, что–то мягкое шлепало по модному плащу, и тогда Фикре не выдержал и побежал.
Он спотыкался о коренья и падал, раздирая одежду, напролом бежал сквозь сросшийся непроходимый кустарник, а над головой по–прежнему хлопали черные крылья, и Фикре поднимался с мокрой земли и снова бежал.
Сухонькая старушонка долго в тот день не заходила в свой дом. Она стояла во дворе возле калитки и смотрела, как движутся к молельной избе желтоватые огоньки. Это с карманными фонариками пробирались туда баптисты.
Старушонке и боязно было, и страсть как любопытно. Постанывая от страха, она двинулась следом за мерцающими в ноли огоньками.
Без фонаря идти было неловко, и старушонка убедилась и этом, когда шлепнулась посреди лужи. Однако она отважно продолжала свой пути, и не прошло и получаса, как оказалась возле молельной избы.
В щель между ставнями пробивался желтый свет изнутри и голоса. В избе пели. Старушонка подкралась к щели и припала глазами к ней. Странное зрелище представляла собою изба. Степенные мужики и бабы, все в городских, дорогих одеждах, сидели на лавках напротив стены, на которой висела картина с изображением поля с крестами, залитого песчаной желтоватой краской, с угрюмым низким небом над ним, с белыми верхушками гор вдалеке… У всех мужиков и баб в руках были книжечки, не отрывая от них глаз, все пели.
Эта картина была поразительна еще и тем, что сухонькая старушонка никогда не видела ранее, чтобы взрослые и тем более трезвые люди ни с того ни с сего пели песни. «Манят, — уверенно подумала она, — асфальтового мужика манят».
Она так увлеклась созерцанием песнопения, что не сразу почувствовала, как тронули ее за плечо. Только когда увидела черную, как бы истаивающую на подушечках пальцев руку, она обмерла всем нутром, и ноги у нее подкосились.
«Выманили! — мелькнуло в ее голове и: — Свят! Свят!» — она отшатнулась от Фикре, вид которого и воистину был ужасен. В изодранной одежде его запутались сухие ветки и какая–то болотная трава, а курчавые волосы были покрыты вороньим пометом, и ужасающий запах исходил от них.
«Свят! Свят!» — открещиваясь, отступала от Фикре старушонка, а Фикре, потерявший остатка разума в этой неоглядной русской ночи, наступал на нее:
— Э–э–э, добрая женщина! — с чужим акцентом выговаривал он. — Как пройти э–эе…
— Туда иди, туда, — махнула рукой в сторону молельной избы старушонка. — Там тебя кличут… Иди, иди с богом.
— Туда? — спросил Фикре, показывая пальцем на избу,
— Туда! — ответила старушонка и вдруг как–то резво, совсем по–молодому повернулась и во весь дух побежала к деревне.
— Асфальтовый мужик! — кричала она на ночной улице. — Антихрист пришел! Спасайтесь, добрые люди! Весь из смолы сделанный! Спасайтесь кто успеет!
Вспыхивал в домах по пути ее бегства огонь, я желтые квадраты света падали в пустые палисадники. Старушонка бежала к своему дому не оглядываясь, но и вбежав в свой двор, не успокоилась, Кинулась в дом, принялась выбрасывать из сундука на пол тряпки и торопливо увязывать их в узлы. Скоро, когда деревня окончательно проснулась, видели жители старушонку. Резво бежала она с узлами к старой, давно запущенной под овощехранилище церкви. Узлы были тяжелы, они пригибали старушку к земле, но старушонка находила силы еще кричать на всю деревню: «Спасайтеся, гражданы, кто может! Асфальтовый мужик явился!»
Тревожно стало но всех избах. Замычали во дворах коровы, снова бабы кинулись к сундукам, заплакали во всех домах дети, и тщетно участковый милиционер бегал по улицам — никто не мог объяснить ему причину тревоги, только бабы во всех домах связывали в узлы имущество, наскоро одевали детей и бежали по улицам к церкви.
Побегав так и не замечая