— Такж-ж-же вых-ходы с-с-снабжены н-н-надувными тра-а-апами!.. — противно прогнусавила стюардесса.
На ее теле с треском надулись мутные пузыри, натянув ее униформу и обезобразив ее покрасневшее лицо. Затем коротко тренькнуло, звякнула пуговица — и кожа стюардессы лопнула, разлетевшись по всему салону облаком из бесцветных липких лент и капелек. Стюардесса сосредоточенно вытряхнула из промокшей униформы остатки кожного покрова и подняла голову. У нее было лицо Козетты — хмурое, тревожное, с глубокомысленно отвисшей челюстью.
Повисла гнетущая пауза — а затем все пассажиры разом заорали, заглушив своими воплями на разных языках гул турбин.
— Трутень… — прошептал я, с дрожью вставая.
Между тем каштановые волосы стюардессы-трутня жутким париком сползли на пол, и пассажиры завопили еще истошней, увидев ее лысину, на которой тончайшими нитями заколосились новые волосы — раскрашенные под шахматную доску.
— Бла-а-агодарим за внима-а-ание! — зловеще протянула стюардесса-трутень. — А тепе-е-ерь верни-и-ите предполе-е-етные конф-ф-фетки обра-а-атно!
— О-ля-ля! А я в форме та еще штучка! — мгновенно оценила Козетта и схватила свой фотоаппарат. — Вот она — моя долгожданная сенсация! М-м-м! И со мной же на главных ролях!
Я лихорадочно поднял остатки стронгилодона в пакетике и неуверенно наставил их на стюардессу-трутня. Та плаксиво поморщилась и жеманно поправила отросшие волосы — совсем как Козетта. После этого из-под нижней челюсти стюардессы-трутня с противным чавканьем показались мандибулы, а ее глаза выскользнули из орбит, став желтовато-белесыми, словно у сваренной в униформе рыбины.
Толстяк растерянно перевел взгляд на свою бутылку коньяка и обреченно закрыл ею лицо.
— Багет мне в зад… — потрясенно произнесла Козетта, судорожно фотографируя трутня.
— Отойди, «багет»! — Я оттолкнул Козетту и с готовностью выступил в проход. — Если сейчас будет то же, что и у Сагзавы, — разобьемся!..
— Что? Почему? — не поняла Козетта, выходя за мной следом и продолжая снимать.
Стюардесса-трутень раскрыла на щеках жаберные щели, и они характерно затрепетали, распыляя некий токсин. По салону сейчас же пошел удушливый и сладковатый запах меда.
— Вот почему! — крикнул я Козетте, делая острожный шаг вперед. — Только стронгилодон от лица не убирай! Начнешь засыпать — ешь его! Правда, от него околеть можно!
— «Коколеть»? — растерянно переспросила Козетта, неверяще посмотрев на цветок в руке. — А, поняла: сдохну, как говорят русские! В протоколе об этом еще была смешная такая пометка! — И она жадно принюхалась к стронгилодону.
Пассажиры тем временем притихли, обмякли — и безмятежно потеряли сознание. Я со странным безразличием посмотрел на захрапевшего толстяка, чей открытый рот по-детски выдул пузырь из слюны, и с удивлением почувствовал, как мои веки многократно потяжелели, словно на них оказалось по свинцовой капле.
— Глупый цветик не помогает!.. — вяло ужаснулся я.
Неожиданно двигатели самолета обиженно взвыли, а сам он начал уходить в ленивое пике. Нас тряхнуло, и несколько пассажиров безвольно ударилось об потолок. Меня, в свою очередь, швырнуло вперед — прямиком в объятия стюардессы-трутня, проворно поймавшей меня за уши. Стюардесса-трутень цыкнула — и потянула мои уши в разные стороны.
— Ай-ай-ай! Блин, п-пусти! — растерянно прохрипел я, роняя пакетик со стронгилодоном. — Г-г… гах… гадина! Да я тебе сейчас сам… с-с-сам…
Пытаясь сделать стюардессе-трутню что-нибудь неприятное, я глупо схватил ее за мандибулы и постарался их с корнем выломать. Стюардесса-трутень на миг замерла — а затем с аппетитом клацнула своим кошмарным вторым ртом.
— Нгра-а-а-а-ах!.. Хах!.. Отвали, псица самолетная! О-о-отвали-и-и! — заорал я, видя, как из-под чудовищного подбородка стюардессы-трутня побежала кровь из моих прокушенных рук.
Я разозленно зашипел и принялся осатанело дергать ее за мандибулы — словно за заклинившие рычажки. Несколько секунд я просто нелепо боролся, пытаясь спасти свои уши и руки, — пока стюардесса-трутень ехидно не выдохнула мне в лицо токсин через присвистнувшие щеки.
— Кхах! Кх… Липкая ты… кх-кх… вонючка!.. — болезненно закашлялся я.
Вдруг, к моему заторможенному недоумению, вся моя злость улетучилась, уступив место апатичной дремоте. Я промычал что-то невнятное и в лупоглазых бельмах стюардессы-трутня увидел за собой Козетту, рассерженно замахивавшуюся фотоаппаратом.
— Кадр-р на премию! — возбужденно гаркнула Козетта. — Н-на!
Одним решительным ударом она вбила левый глаз стюардессы-трутня обратно в глазницу. Стюардесса-трутень укоризненно всхлипнула, отпустила меня и попыталась что-то нравоучительно сказать. Однако Козетта оборвала ее, брезгливо впихнув пальчиком листик стронгилодона ей прямо между мандибулами.
Стюардесса-трутень невольно сглотнула, и ее вбитый глаз снова выпучился. Затем она схватилась за горло и, словно выпивший на дорожку манекен, чеканным шагом отправилась куда-то в сторону, ударяясь по пути об кресла и спотыкаясь об тела.
— Господи… на них же теперь можно яичницу поджарить!.. — простонал я, держась за свои горевшие уши. — Еще и пилотов вырубило… Надо… надо разбудить их… — Я обессиленно сел на колени одному из пассажиров. — А еще… Мгфх! — И я заплевался, неожиданно ощутив, что Козетта нагло лезет ко мне в рот.
Бесцеремонно втиснув мне за щеку маленький побег стронгилодона из пакетика, Козетта точно такой же кусочек положила на свой розовый язычок. Переглянувшись, мы с отвращением прожевали стронгилодон. Мои губы тотчас словно прилипли к зубам, а язык — как будто окоченел и присосался к нёбу. Однако вальсировавшие у меня перед глазами вихрастые темные пятна померкли и рассеялись.
— Вс… всё… подъем… — Я смущенно вытер потекшие по подбородку слюни и попытался встать. — Надо к пил… пилотам!.. Иначе…
— Ну ты и тяжелый! — капризно пожаловалась Козетта, помогая мне подняться. — Похоже, вот они — пудовые русские «гирьки»!..
— Ага, осталось только их с твоими «гирьками» в апреле-мае стукнуть[15]! — отмахнулся я и завертел головой, ища стюардессу-трутня.
Козетта с подозрением прищурилась и принялась водить фотоаппаратом по сторонам.
— У тебя там датчик движения? — с сарказмом поинтересовался я.
— У меня там датчик иронии! — огрызнулась Козетта, делая первые шаги в сторону кабины пилотов. — Так что заткнись, Алекс, и следи в оба своих медвежьих глаза!
— Принято, госпожа убийца чудовищ.
Потолок салона внезапно щелкнул, и из него свесились кислородные маски.
— Это бы пригодилось от их вони — если бы упало вовремя! — с сожалением произнес я. — Ладно, нет веселья без похмелья.
— О-ля-ля! Обожаю ваши алкогольные аллегории, — доверительно сообщила Козетта. — А так согласна: упасть должно вовремя!
Неудобно шагая по наклонившемуся полу, мы прошли служебный участок салона, где сервировали и разогревали еду, и оказались перед распахнутой кабиной пилотов.
— Прис-с-стегнитес-с-сь — или ош-штрафую ваш-ши орга-аны! — внезапно откуда-то пригрозила стюардесса-трутень.
Мы с Козеттой затравленно обернулись — но трутень по-прежнему где-то скрывался.
— Так иди и пристегни нас, шипучка пучеглазая! — насмешливо крикнула Козетта, готовя фотоаппарат для еще одного удара.
— Я тебе сейчас язык пристегну — ко лбу! Шевели багетами! — И я затолкал Козетту в кабину.
Оказавшись внутри, я поспешно запер за нами дверь. Снаружи в этот момент неторопливо заваливался дождливый горизонт, усеянный слезящимися огнями ночного Нью-Йорка. Из динамиков кабины авиадиспетчер