— О, Игореха! Давай ко мне, я твой столик перетащил.
Правдивый сегодня сменил обычную растянутую тенниску на мягкую белую рубаху, распахнутую на волосатой груди до самого волосатого пупа. Под мышками рубаха отпотела, на шее висело полотенце, перепаханные морщинами лоб и щеки бисерились потом. Лицо Правдивого напоминало мне сразу две вещи: фотографию Жана-Поля Бельмондо и репродукцию фантастической картины «Пейзажи Ганимеда». Ж.-П.Правдивый пил чай из самовара. Я принялся за заказанные вчера творожники.
Порядки в здешней столовой были первым, но не единственным из чудес Крольчатника, с которыми я столкнулся. Выглядело на первый взгляд, как в любом доме отдыха трудящихся: заказываешь на следующий день с вечера, ставя галочки в завтрашнем меню, и оставляешь свой вымпел на столике, где завтра хочешь сидеть. Я по какому-то полудетскому воспоминанию выбрал кораблик с парусом. Но кто сервировал столы? Кто учитывал пожелания трудящихся, в смысле, отдыхающего контингента? Кто прибирал грязную посуду и помещение в целом? Знаком приглашения служили распахнутые двери-стены. Мои поиски хоть какого-то «окна раздачи», двери в стене столовой, примыкающей к внешней, успеха не принесли. Компания Крольчатника поглядывала на мои усилия с ноткой иронического благожелательства. Похоже, я их развлекал. Тогда я — ведь это было в самом начале — с налету предложил, откушавши, зал не покидать. Что будет? Правдивый похлопал меня по плечу, проходя: «Нич-че, братан, не будет, без следующей жратвы останешься, вот что будет. И остальные из-за тебя. Пойде-ем, пойде-ем, маму твою…» Изнутри от пола до потолка стеклянные стены закрывались белыми непрозрачными занавесями с фестонами.
Рядом с моей тарелкой, стукнув, очутилась чашка янтарного чаю, лег пирожок.
— Тресни, Игореха, чайку, пирожком заешь, если водки не дают.
— В честь какого такого праздничка?
— А такого, что у меня день рождения, может быть. Приоделся вот, вишь? — Сверкнув фиксой из рандоли «под золото», Правдивый отер пот. Интересно, что Правдивый — это его фамилия, как, по крайней мере, он сам утверждает.
— Тогда твое здоровье, Ж.-П. Расти большой. Сколько стукнуло?
— Сам ты «жэ» и то же самое «пэ». Чего пристал?
— Говорю, похож ты на звезду французского кино.
— Сам знаю. Девки проходу не давали. А то, бывало, идешь в Чернигов, так после Могилева их по Гомельской области — тьма. Берешь на «плече». Так, слышь, трасса там то вверх, то вниз, она, зассышка, старается, а я…
— Ларис Иванна с Бледным. — Я толкнул Правдивого в бок, чтобы заткнулся. Мне осточертели эти его байки.
— Опять она с ним? — У него даже пот высох.
— А что такого?
Правдивый глядел на приближающуюся пару.
Слоноподобная, но не лишенная определенного шарма Ларис Иванна и ее спутник, бледный, хрупкого вида молодой человек. «Юноша бледный со взором горящим». Под закинутыми назад всегда словно мокрыми черными волосами у него неестественно блестели огромные, чуть не во всю радужку, зрачки.
— Слушай, а он не того? Ни красным царством, ни «снежком», ни «голубой леди», ничем таким не балуется? Есть тут возможность?
— Другая у него леди. Значит, опять…
Правдивый не следил за своим голосом и говорил не хрипло и не сипло. Не так, как старался обычно. Я с удовольствием наблюдал за ним.
— Здравствуйте, мальчики.
Появляясь в паре с Бледным, Ларис Иванна всегда блистала в роскошном шелковом кимоно цвета глубокого сапфира. На Юноше бывал модный мешковатый пиджак со спущенными плечами и чуть-чуть длинноватыми рукавами. Ларис Иванна подняла пухлую ладошку с пальчиками-сосискам и, приветливо поиграла ими, оканчивающимися каждый перламутровым коготком. При этом широкий рукав съехал до локтя величиной с колено нормальной женской ноги, и на лилейной коже открылась длинная непристойная ссадина во все предплечье. Вся правая сторона дивного лица располневшей шемаханской царицы была тщательно запудрена и превышала по размерам другую половину. Кокетливая улыбка получилась несколько кривоватой.
— Александр, застегнитесь, — велела она Правдивому, — что за манеры?
— Он новорожденный, Ларис Иванна, — пояснил я. — Расслабляется чаем.
— О! — Она притормозила, и Бледный остановился также, приникая к могучему плечу. Они всегда так ходили, если вместе с утра. — Это же необходимо отметить! Какая досада, что нет хотя бы шампанского!
— Позвольте, я угощу вас чаем, — с готовностью предложил Правдивый. — Самовар — это вещь! Что хорошо, всегда горячий. С медком, с вареньицем, с ватрушечкой-пампушечкой… — Его замаслившийся взгляд перебегал по таким близким необъятным холмам и долинам под кимоно.
— Ах, мне нельзя мучного совершенно… Бледный шепнул ей что-то, и они уплыли в свой угол.
— Неужели он ее тоже е…т? — глубоко задумавшись, проговорил Правдивый, отхлебывая чай.
— И бьет. Видал?
— Чего,…а. Нет, то не ручная работа.
— Что ж тогда? Все лицо раздуло. Синяк.
— Что ты понимаешь! Был бы фонарь, так где? А! — под глазом. Под каким? А! — под левым, потому что справа прилетел. Лучше молчи, если не рулишь. На асфальтовую болезнь похоже, вот на что. Шла-упала. Но он… спирохета бледная.
— Что у вас тут за клички, понять не могу? Ты Правдивый, он Бледный…
— Но! У меня — сколько повторять? — фамилие. Это у него, у змея, погоняло поганое. Да он и есть бледный, чо, не видишь?
— А может, и у него, как и у тебя, — девичья, чин-чинарем? Не говорил он?
— Ты вообще видел, чтобы он вслух разговаривал? Только Ларке на ушко шмурыг-шмурыг, и она за ним, как та цыпочка…
— Ну, положим, я-то не видел, а может, кто еще? Тот же Сема или Кузьмич. Или Ксюха здесь дольше всех? Может, они знают?
— Слушай, ты. Писатель. (Черт меня дернул рассказать. Новичок, что вы хотите.) Ты или, понимаешь, засунь свой поганый язык себе в жопу, или отзынь от меня. У нас здесь вопросов не задают. Сегодняшний день твой, за Ворота не вызвали, так Богу молись, от радости пляши и все, и не порть праздник.
Правдивый сильно разозлился, но говорил тихо.
— Без году неделя, а туда же. Вон Сема идет, с ним толкуй, вы два сапога пара.
Худой кадыкастый Сема замер на пороге, привыкая после света к полутьме. В его голове застряли сосновые иголки и трава. Увидел нас с Правдивым, устремился в нашу сторону.
— Вот! — сказал он радостно. Зажатый костистый кулак улегся меж блюдечек передо мною. Пальцы с плоскими грязными ногтями раздвинулись. На ладони жалким геометрическим трупиком колыхнулась поломанная бабочка.
— Вот! — Сема сглотнул. — Лимонница, все честно. Сань, ты тоже смотри. Так что, Игорь Николаевич, что называется — вам мат, отдавайте пиджак. Да? А говорили — ничего, никаких… Так что уговор дороже денег, да? Кто ищет, тот находит, Игорь Николаевич, пожалуйте к расчету.
— Бушприт оботри, искатель, — проворчал Правдивый, косясь на бабочку. — Ты ее зубами, что ль, ловил?
Сема не обратил внимания. Он ликовал от замусоренной шевелюры до полоски грязи на щетинистом подбородке. На носу тоже была